«Искатели сокровищ» и другие истории семейства Бэстейбл

Я уже говорил, что погода стояла хорошая, то есть без дождя, но солнце светило не постоянно.

– Это прекрасно, о Рыцарь, что дневное светило не воссияло сегодня с полной своей интеси… интенси… – запуталась Элис.

– Верны твои речи, Простой Пилигрим, – ответил ей Освальд. – Однако и так ведь весьма тепло.

– Не хочу больше изображать сразу двух людей, – пропыхтел Ноэль. – Мне от этого вдвойне жарко. Стану, пожалуй, Главным Магистром или ещё кем-то таким же.

Но мы не позволили: сам виноват, пусть пеняет на собственную жадность. Не заграбастал бы всю роль целиком, половина досталась бы Элис.

Было действительно очень тепло. А мы давно уже не ходили так далеко в ботинках. Первым заныл Г. О. Пришлось напомнить ему про святые пилигримские обеты. И это подействовало, особенно после того, как Элис сказала: всякое там вытьё и нытьё ниже достоинства Эконома.

Изнурились, в общем-то, все. Аббатиса и Жена из Бата даже оставили свою глупую манеру ходить под ручку (которую дядя Альберта называет «лауроматильдничеством»[82]). А Врачу и Мужу Жены из Бата пришлось снять куртки и нести их в руках.

Уверен: художник или фотограф, которому нравится воплощать в своём творчестве образы пилигримов, увидев нас, остался бы очень доволен. Ракушки из бумаги выглядели первоклассно, хотя в качестве рукоятей для посохов особенного удобства не создавали, так как на них при ходьбе нельзя было по-настоящему опереться.

Мы вышли в путь как настоящие герои. Стойкие, бодрые, мы перебрасывались на ходу цитатами из книг. И сначала это веселило, как гонг, призывающий к обеду. Вскоре, однако, Освальд (идеальный Рыцарь) невольно заметил, что один его спутник стал подозрительно молчалив и бледен и всё больше напоминает человека, который, съев что-то несвежее, только потом почувствовал сокрушительное действие употреблённого в пищу.

– Что случилось, Дентист? – великодушно поинтересовался Освальд, как и следовало идеальному Рыцарю, хотя в глубине души, конечно же, рассердился на Денни.

Досадно ведь, когда в самый разгар игры люди вдруг бледнеют и всё портят, вынуждая остальных не просто поворачивать назад, но ещё и утешать того, кто всё испортил, фальшиво сожалеть, что он пострадал, а сверх того, притворяться, будто вам абсолютно плевать на испорченную игру.

– Со мной ничего, – ответил Денни.

Но Освальду было виднее.

Тут вмешалась Элис:

– Давай-ка, Освальд, чуть-чуть отдохнём. А то действительно как-то жарко.

– «Сэр Освальд», пожалуйста, – поправил он. – Не забывай, Простой Пилигрим, что я – Рыцарь.

Ну, мы остановились, сели и перекусили. Денни стал выглядеть получше. Устроившись в тени, мы поиграли немного в «наречия», «двадцать вопросов» и «отдай в подмастерье своего сына».

А затем Дикки напомнил, что время дорого и, если у нас ещё не остыло желание добраться сегодня до порта Кентербери, самое время ставить паруса. Пилигримы, вообще-то, не связаны ни с парусами, ни с портами, но Дикки никогда не соблюдает условий игры до конца.

Мы продолжили путь. Полагаю, нам удалось бы вполне успешно добраться до Кентербери задолго до вечера, если бы Денни не стал снова бледнеть на глазах, а вскоре ещё и хромать.

– Туфли тебе, что ли, жмут, Дентист? – заботливо, но с жизнерадостной бодростью поинтересовался сэр Рыцарь.

– Да не особенно. Всё в порядке, – ответил Денни.

И мы пошли дальше. К этому времени все уже, конечно, немного устали. А солнце палило всё жарче. И облака куда-то девались. Мы для поддержки духа начали петь. Мы спели «Британских гренадеров», и «Тело Джорджа Брауна»[83] (под них очень славно маршировать), и ещё много другого, а когда грянули «Топ-топ-топ, мальчишки маршируют», Денни вдруг резко остановился, постоял сперва на одной ноге, затем – на другой, потёр глаза костяшками пальцев и сел на кучу камней у дороги.

Когда мы с трудом оторвали ему руки от лица, то увидели, что он плачет, и, как мне ни жаль, истины ради вынужден уточнить: ревел он как мелюзга.

– Что случилось? – спросили мы все, а Дора и Дейзи ободряюще похлопали его по спине, чтобы стало легче признаться, в чём дело.

Но Денни только просил сквозь слёзы оставить его одного прямо здесь, где он будет ждать нашего возвращения.

Укрепившись в мысли, что у Дентиста болит живот, но он стыдится при всех об этом сказать, Освальд велел остальным пройти чуть дальше по дороге, а сам решительно обратился к страдальцу:

– Так, Денни, давай-ка без глупостей! Что такое? Живот болит, да?

– Нет! – выкрикнул тот сквозь слёзы и продолжал рыдать.

– Ну и с чего же ты здесь тогда выкорячиваешься? Портишь ведь всё. Брось дурить, Денни! В чём дело?

– А ты остальным не расскажешь?

– Не расскажу, если просишь, – постарался как можно ласковее заверить Освальд.

– Ну… Это из-за моих туфель.

– Так сними их, дружище.

– А ты смеяться не будешь?

– НЕТ! – рявкнул Освальд, так что остальные обернулись издалека посмотреть, чего это он глотку дерёт.

Освальд отмахнулся от них и с покорной участливостью начал развязывать пляжные туфли Денни, оплетённые чёрными ленточками.

Денни, не возражая, по-прежнему продолжал рыдать.