«Искатели сокровищ» и другие истории семейства Бэстейбл

Ещё в комнате была низкая тахта без ножек и подлокотников и стол, похожий на перевёрнутый вверх дном ящик, перед ним – ещё один ящик пониже, чтобы сидеть на нём за работой, а также детали курительных трубок, сломанные головки и мундштуки, ибо спасённый нами китаец зарабатывал себе на хлеб починкой трубок. Вот, пожалуй, и всё, за исключением запаха, заполнявшего комнату до отказа. Это была забористая смесь из душного аромата белых садовых лилий и вони жжёного жира, клея и пороха, от которой спирало дыхание и щекотало в носу.

Затем в комнате появилась китаянка в блескучих, словно отполированных, серо-зелёных штанах и голубой просторной рубахе. Волосы её, туго стянутые назад, были свёрнуты в небольшой пучок на затылке.

Она попыталась встать перед Элис на колени, но мы ей этого не позволили. Тогда она начала говорить, и нам показалось, что в этом потоке слов содержалось много хорошего. Однако чего именно, мы не знали. Говорила-то она по-китайски.

Его мама тоже хочет, сказал молодой китаец, чтобы Элис ходила по голове, не по своей собственной, конечно, а по голове китайской матери.

Жалко, мы не остались у них на подольше и не попробовали понять, что` она нам говорит. Как-никак это было самое настоящее приключение, которое вряд ли могло повториться. Только нам это стало ясно потом, а тогда мы были слишком смущены.

Мы лепетали: «Да ничего особенного», «Рады были помочь» и тому подобное, а затем Дикки сказал: «Нам пора». И Освальд следом за ним повторил то же самое.

Тут все трое хозяев затараторили по-китайски, затем китайская леди ушла, а когда вернулась, совершенно для нас неожиданно подарила Элис попугая. Красно-зелёного, с очень длинным хвостом и ласкового, как ручной олень, про которого я когда-то читал.

Попугай прошёлся по руке Элис, потом вокруг шеи и погладил её по лицу своим клювом. И не стал кусать Освальда, Элис и даже Дикки, хотя они сперва опасались, что у него может возникнуть такое намерение.

Мы произнесли все вежливые слова, которые нам только вспомнились, а старая китайская леди на каждое отвечала примерно тысячью китайских слов, то и дело вставляя: «Всё в порядке, Дзон». Похоже, это было единственное, что она могла сказать по-английски.

Никогда ещё вокруг нас столько не суетились. И наверное, именно это совершенно сбило нас с толку, лишило спокойствия и способности соображать. Только позже до нас дошло, какого дурака мы сваляли, поторопившись уйти со сцены, на которой вряд ли когда-то окажемся вновь.

Мы ушли, и молодой китаец благополучно проводил нас до верха лестницы. Там он нас и оставил с попугаем, а на прощание излил целый поток слов, все из которых, по-моему, оканчивались на «и».

Мы хотели показать китайца остальным, но он не пожелал с ними знакомиться, и мы воссоединились с ожидавшими нас в волнении родственниками уже после того, как он удалился.

Встреча ознаменовалась целым градом упрёков, порождённых тревогой из-за нашего длительного отсутствия. Но когда мы показали остальным попугая и в красках поведали про драку, они убедились: задержки было не избежать.

Дора, однако, сказала:

– Вы, конечно, можете это посчитать нотацией, только вот я совершенно убеждена: отцу не понравилось бы, что Элис дралась с уличными мальчишками в Милуолле.

– Полагаю, ты удрала бы и позволила им убить старика, – тут же отозвался Дикки.

И после этого мир не восстанавливался, пока мы не добрались до Гринвича, где сели на трамвай, который довёз нас до железнодорожной станции Гринвич, откуда был взят кеб до самого дома. (И это стоило своих денег, хотя нам пришлось выложить всё, что оставались, кроме четырёх с половиной пенсов, ибо мы все к тому времени уже устали как собаки.)

Собачья усталость напомнила мне, что Пинчера, несмотря на все наши усилия, мы так и не нашли.

Миссис Блейк, наша экономка, была рассержена как никогда прежде. Оказывается, она до того разнервничалась, что подняла на ноги полицейских. Только они нас не нашли.

Когда люди взволнованы, надо войти в их положение и не принимать слишком близко к сердцу слова, которые они вам говорят. Вот почему я ей всё простил. Даже заявление, что Освальд – позор для приличной семьи. Впрочем, он признаёт: сражаясь с уличными мальчишками, мы порядком испачкались и приобрели серо-коричневый колорит окружающей местности.

Когда разнос был закончен, мы сели пить чай и мигом смели поданное к нему холодное мясо. Почти помирая от голода, умяли всё подчистую, и даже тревога о Пинчере не могла унять наш зверский аппетит, хотя время от времени не один, так другой вздыхал: «Бедный старина Пинчер. Вот бы найти его!» Ну или слышалось что-нибудь в том же роде. Среди чайных принадлежностей расхаживал ручной попугай, ручнее просто не бывает.

И вот когда Элис завела речь о том, что завтра мы непременно должны предпринять новую попытку и отыскать нашего верного пса, в дверь заскреблись. Мы кинулись к ней все разом и, открыв, увидели Пинчера, целого и невредимого, неистово радующегося встрече с нами.

Физиономия Г. О. вдруг залилась свекольным румянцем.

– Ой! – воскликнул он.