Искра жизни

Аптекарь на углу исчез в недрах своей аптеки. Женщина в леопардовом манто сперва замерла, а потом бросилась назад. Среди груд битого кирпича она спотыкалась, падала, но тут же вскакивала снова, чулки ее порвались, зеленые перчатки разом побелели от известки. Арестанты подняли головы, выпрямились.

– Стоять! Кто тронется с места, стреляю без предупреждения!

Эсэсовцы, дежурившие на углах улицы, спешно подходили сюда же.

– Сгруппироваться! По отделениям стройсь, живо!

Заключенные не знали, какую команду выполнять. Прогремели первые выстрелы. Охранники, те, что с углов, в конце концов согнали их в кучу. Теперь шарфюреры совещались, как быть. Первый сигнал считался предупредительным, но все ежесекундно с тревогой поглядывали вверх. Ослепительная голубизна неба, казалось, сразу стала и ярче, и страшней.

На другой стороне улицы теперь все оживилось. Люди, которых прежде было не видно, выходили из домов. Плакали и кричали дети. Продавец с усиками, злобно озираясь, выскочил из колониальной лавки и пополз куда-то по развалинам, как жирная гусеница. Женщина в клетчатом переднике бережно несла на вытянутой руке клетку с попугаем. Седая старушка в окне тоже исчезла. Служанка, высоко подобрав юбки, выскочила из парадного. Левинский не спускал с нее глаз. Между черными чулками и тугими голубыми штанишками мелькнули белые полоски ляжек. Следом за ней по кирпичам взбиралась, как коза, тощая старая дева. Внезапно все перевернулось: покой на той, свободной стороне улицы разом рухнул – люди в страхе выскакивали из своих жилищ и, лишь бы спастись, мчались в бомбоубежища. Зато заключенные на противоположной стороне молча и спокойно стояли на фоне разрушенных стен и смотрели на бегущих.

Одному из шарфюреров, видимо, это тоже бросилось в глаза.

– Отделение, кругом! – скомандовал он.

Теперь арестанты видели перед собой одни руины. Их сейчас ярко освещало солнце. Лишь в одном из разрушенных домов удалось разгрести вход в подвал. Там видны были ступеньки, входная дверь, темный коридор и еще в глубине узкая полоска света из другого, дальнего входа.

Шарфюреры пребывали в нерешительности. Они не знали, куда девать контингент. Ни один, конечно, и не подумал вести заключенных в бомбоубежище – там и без них давка. Но, с другой стороны, оставаться самим под бомбами эсэсовцам тоже не хотелось. Несколько из них спешно обследовали ближайшие дома. Наконец нашли хороший, бетонированный подвал.

Сирены завыли иначе. Эсэсовцы бросились к подвалу. Они оставили только двоих охранников возле дома и еще по паре с обоих концов улицы.

– Бригадиры, десятники, следить, чтобы ни один не шелохнулся! Кто с места двинется – расстрел на месте!

Лица заключенных напряглись. Они смотрели на стены прямо перед собой и ждали. Им даже не приказали лечь – так, стоя, они лучше видны охране. Поэтому они стояли безмолвно, сбившись в кучу, окруженные своими бригадирами и десятниками. Между ними бегал все тот же пес, легавая. Он опять сорвался и искал заключенного номер 7105. А найдя, запрыгал от радости, пытаясь лизнуть своего любимца в лицо.

На секунду шум стих. И в эту нежданную тишину, навалившуюся как вакуум и рвавшую нервы, внезапно вторглись звуки рояля. Они проплыли в воздухе, ясные, полнозвучные, но слышно их было недолго, тем не менее Вернер, слух которого тотчас жадно устремился навстречу музыке, узнал мелодию: это был хор узников из «Фиделио».

И звучала она не по радио – при воздушной тревоге музыку не передают. Это был либо граммофон, который впопыхах позабыли выключить, либо кто-то прямо сейчас, открыв окна, сел за рояль.

Шум снова усилился. Вернер всеми силами удерживал в памяти те немногие аккорды, что успел услышать. Стиснув зубы, он пытался продолжить их и восстановить мелодию до конца. Не хотелось думать о бомбах и смерти. Если ему удастся найти в себе мелодию – он спасен. Он закрыл глаза и почти физически ощутил, как напряглись где-то во лбу тугие узлы памяти. Нельзя ему сейчас умирать. Не такой бессмысленной смертью. Он даже думать об этом не станет. Ему вот надо мелодию вспомнить – мелодию этих узников, которых потом освободили. Он сжал кулаки, пытаясь снова расслышать пленительные аккорды, но они утонули в металлическом гуле страха.