Искра жизни

Проезда нигде не было. Все улицы и переулки были завалены.

– Поезжай обратно, Альфред, – сказал Нойбауэр. – Подождешь меня около дома.

Он вылез, решив пробираться дальше пешком. Вскарабкался на груду камней, перегородившую улицу, – это обрушилась стена. Остальная часть дома странным образом уцелела. Стену сорвало, словно занавеску, и теперь можно было заглянуть в квартиры. Взмывали ввысь и обрывались в пустоту лестницы. На втором этаже красовалась, еще целехонькая, спальня красного дерева. Обе кровати мирно стояли рядышком, только один стул опрокинулся да раскололось зеркало. Этажом выше на кухне оторвало водопроводную трубу. Вода растекалась по полу и каскадами падала вниз – тоненький, посверкивающий водопад. В салоне красная плюшевая софа встала на дыбы. Картины в позолоченных рамах криво висели на полосатых обоях. Там, где оторвало стену, как над обрывом, застыл в неподвижности мужчина. Лицо его было в крови, и он, не отрываясь, смотрел вниз. За его спиной, как безумная, носилась женщина с чемоданами, пытаясь запихнуть туда фарфоровые статуэтки, подушки от софы, белье…

Вдруг Нойбауэр почувствовал, что развалины под ним шевелятся. Он отступил на шаг. Развалины продолжали шевелиться. Он наклонился и принялся разгребать битый кирпич и куски цемента. Из-под них появилась, вся в пыли и щебне, сперва кисть руки, а затем и сама рука, серая, медленная, словно усталая змея.

– На помощь! – завопил Нойбауэр. – Тут человек!

Никто не отозвался. Он огляделся по сторонам. На улице ни души.

– Помогите же! – крикнул он мужчине с третьего этажа. Но тот только медленно отирал кровь с лица и не обращал на него внимания.

Нойбауэр отшвырнул в сторону солидный кусок цемента. Он увидел чьи-то волосы и схватился за них, пытаясь вытащить голову. Голова не поддавалась.

– Альфред! – позвал он и снова оглянулся. Машины уже не было. – Свиньи! – прорычал он, внезапно приходя в ярость. – Когда надо, их никогда нет.

Он продолжал разгребать. Пот ручьями тек за воротник мундира. Он давно отвык от физической работы. «Полиция! – думал он. – Спасательные бригады! Где все эти бездельники?»

Еще один кусок цемента, расколовшись, отвалился в сторону, и под ним Нойбауэр увидел нечто, что еще совсем недавно было человеческим лицом. Теперь же это была просто плоская, залепленная серой трухой лепешка. Нос расплющен. Глаз не было вовсе, их забило известкой; губы словно срезало, а рот являл собой крошево из осколков цемента и выбитых зубов. Вместо лица был серый овал, сквозь который кое-где сочилась кровь, да шапка волос сверху.

Нойбауэра затошнило и тут же вырвало. Нутро исторгало из себя съеденный недавно обед: копченую колбасу с красной капустой и вареной картошкой, рисовый пудинг и кофе – все это плюхалось теперь рядом с размозженным лицом. Нойбауэр искал, на что бы опереться, но под рукой ничего не оказалось. Он чуть отодвинулся в сторону, продолжая блевать.

– Что тут такое? – спросил вдруг кто-то у него за спиной.

Позади него стоял человек. Как он подошел, Нойбауэр не слышал. В руках у человека была лопата. Нойбауэр кивнул, указывая на голову в развалинах.

– Завалило кого, что ли?

Голова слегка шевельнулась. Вместе с ней шевельнулось что-то и в серой лепешке лица. Нойбауэра снова вырвало. Слишком обильный был обед.

– Да он же задохнется! – воскликнул человек с лопатой, кидаясь к голове. Он начал отирать лицо, пытаясь нащупать и освободить нос, буравил пальцами там, где должен быть рот.

Лицо вдруг стало сильно кровоточить. Плоская маска оживала под напором наступающей смерти. Рот захрипел. Пальцы руки судорожно царапали битый кирпич, а голова со слепыми глазами вся затряслась. Она потряслась немного и затихла. Человек с лопатой выпрямился. Он вытер перемазанные кровью и известкой руки о край желтой шелковой портьеры, рухнувшей вниз вместе с окном.

– Умер, – сказал он. – Там еще кто-нибудь есть?

– Не знаю.

– Вы не из этого дома?

– Нет.

Человек указал на голову.

– Родственник ваш? Или знакомый?

– Нет.

Человек взглянул на красную капусту, колбасу, картошку с рисом, потом посмотрел на Нойбауэра и пожал плечами. Похоже, особого почтения эсэсовский начальник у него не вызывал. Впрочем, для тяжелого военного времени обед был и впрямь роскошный. Нойбауэр почувствовал, как щеки заливаются краской. Он быстро отвернулся и, скользя по битому кирпичу, стал спускаться вниз.