Искупление

— Что с тобой, Игорёша? — выкрикнула она, увидев слёзы на щеках мальчишки. — Тебе больно? Ударился?

Слёзы хлынули ручьём.

— Иди к нам, — кинулась успокаивать Юля. — Останови! — приказала она мужу. Когда остановился экипаж, Юля резво соскочила с облучка, подбежала к Игорьку, схватила его под мышки, подняла и посадила на его прежнее место рядом с другом. — Хочешь править? — спрашивала, наклонясь к самому лицу мальчишки. Не дождавшись ответа, приказала Анатолию: — Дай ему вожжи! Расселись тут! Смешно им! А о ребёнке не подумали! Прости нас, дураков, Игорёша! — Желая развлечь мальчишку, быстро заговорила: — Хочешь, я тебе фокус покажу? Вот смотри, видишь, четыре пальца? А теперь сколько? Три с половиной. Полпальца я оторвала! Вот опять четыре!

Игорёк, видя, как половинка пальца на руке то отрывается, то приклеивается, слабо улыбнулся и размазал ладошками слёзы по зардевшимся щекам.

— Ой, ты мой хороший! — кинулась обнимать мальчишку Юля. — Я тебе потом ещё много покажу фокусов! Сиди, родной, не огорчайся только! Не надо огорчаться по пустякам! Если что не так, говори нам напрямую, не стесняйся! Мы же все свои!

— Ну, вот! Осталось мне теперь зареветь белугой! — сказал Анатолий, заметив, как Юля украдкой провела ладонью по лицу. Получилось у неё это по-детски трогательно. Про себя же подумал: «Нужен ребёнок! Свой! Это наше спасение».

29

Обратно ехали то молча, то вдруг так громко все смеялись, будь кто-то рядом, то подумал бы Бог знает что! Юля с Игорьком сидели на макушке качающегося на ухабах воза, это качание и вызывало у них то страх, то восторг. Анатолий важно вышагивал сбоку воза, закинув вожжи на облучок. Он улыбался с видом солидного человека, знающего себе цену. Временами казалось, что и Буланка улыбается. Хотя при его-то положении едва ли кому захочется веселиться. Это же не вольное поле, где резвится молодняк, не представляющий своего тяжкого будущего. То было и прошло. Остался до кончины теперь тяжкий каждодневный труд! А ведь совсем недавно как было прекрасно! Была юность, когда и не забыт вкус материнского молока, и хочется ещё чего-то необыкновенного! Хочется пронестись ветром по горячей степи, вскочить на рыжий холм, окинуть пространство восторженным взглядом, заржать от этого восторга и вернуться в табун степенных, познавших жизнь, лошадей. Хотелось крикнуть им: «Да посмотрите же на мир! Что вы уткнулись мордами в пыльную траву, разве в этом счастье!» Теперь и Буланке не пронестись ветром по вольной степи, не обозревать влажным фиолетовым глазом мир с высокого холма. Он теперь служит. Служит человеку за горсть овса, за крышу над головой… Ему ещё повезло.

У дома стоял Томкин вездеход. В доме сидели за столом и пили чай с пирогом Томка и незнакомый мужик лет шестидесяти, на столе в коробке стоял торт.

Отодвинув от себя кружку, Томка, сузив и без того неширокие глаза, уставилась на Юлю. Она не узнавала её. От молчаливой, задумчивой, часто скептически настроенной подруги и следа не осталось. «Влопалась! — резюмировала Томка. — Так ей и надо!»

Восторженная, с пунцовыми щеками Юля от порога кинулась к Томке, обняла её и расцеловала.

— Вижу, вижу! — спокойно отреагировала на этот порыв Томка. — Приехала за тобой, но ты, по-моему, не собираешься убегать от изверга мужа к милой мамочке, которая всегда примет. Я и замену тебе привезла. Голова за голову. Знакомьтесь: Фёдор Лукич, горшечник!

— Гончар, — поправил Фёдор Лукич. — Горшечники это те, кто горшки выносит. А я их делаю.

Разгрузив воз, поставив в стойло Буланку, в дом не без степенства вошли мужики.

— Труху можно выколотить и на дворе, — сделала им замечание Нина. Она подала веник, который стоял у печки, младшему. — Выколотите друг друга.

Крутнувшись на одной ноге, мужики вынырнули из дома.

— Эка ты их вымуштровала! — подивилась Томка. — Совсем недавно они другими были. Кстати, а где ещё два ваших каторжника? В рудниках? На лесоповале?

— Три, а не два! — смеясь, ответила Нина. — Два повезли сдавать мёд в комбинат, а третий решает земельные вопросы.

— Вас что, сгоняют отсюда? — неподдельно заинтересовалась Томка, а узнав, что общество решило прикупить ещё земли, выдохнула. — Я уж подумала, — сказала она, — что опять придумали козни наши горе-руководители! Они горазды на выдумки. Земли пустой полстраны, а купить клочок бед натерпишься. В вашей Тмутаракани, Фёдор Лукич, так же руководят? — повернулась Томка к гончару.

— Я из Тюмени, — подсказал гончар. — Рядом с Тюменью, — уточнил.

— Да, я перепутала. Названия похожи, — призналась, ухмыльнувшись, в ошибке Томка. — Но на этом их разница заканчивается. В остальном — как везде! Ничто не мешает им творить чудеса! Ладно, Бог с ними разберётся! — повернулась в сторону Юли, улыбнулась: — А сапоги резиновые тебе к лицу!

— Очень удобная обувь! — согласилась Юля.

— А с искусством как? В народ скоро понесём?

— Как сказать… Время есть, да негде.