Искусство эпохи Возрождения. Италия. XIV-XV века

Донато сделал то, что хотел. Как Медичи используют «Давида» в своей идеологии, его не волновало. Но и они не заботились о соответствии идеологической риторики содержанию художественного образа. Недавно обнаружена латинская надпись тех времен, когда статуя стояла посреди двора палаццо Медичи в качестве навершия фонтана:

Побеждает тот, кто защищает родину.
Всемогущий Бог сокрушает лютого врага.
Смотри! Мальчик одолел великого тирана.
К победе, граждане![385]

«Великий тиран» здесь — герцог Миланский. Но когда флорентийцы, изгнав Пьеро Медичи, в 1495 году перенесли «Давида» из палаццо Медичи на площадь Синьории, тиранами стали сами Медичи, а родиной — республика. Тираны и тираноборцы в равной мере обладали вкусом к изящному, наделяя произведение искусства сугубо ситуативным аллегорическим смыслом. В этом отношении они не делали разницы между героическим св. Георгием и изнеженным Давидом.

В творчестве же Донато «Давид» — решительная антитеза не только «Св. Георгию», но и мраморным статуям ветхозаветных пророков для ниш соборной кампанилы, над которыми он трудился почти двадцать лет, начиная с 1416 года, по заказу попечителей собора — цеха шерстяников Лана. Лица пророков поражают резкой индивидуальностью, даже уродливостью. Это объясняется отнюдь не реалистическими устремлениями скульптора: ведь в самой жизни, в человеческой толпе пропорция безобразия не так уж велика. Не было у него и особенного пристрастия к характерному и безобразному: в те же годы он создал замечательные образы безличной красоты — сладостной («Давид») и холодной («Благовещение Кавальканти»), Пророки безобразны, потому что Донато не хотел, чтобы их путали друг с другом. Ведь они стоят на двадцатиметровой высоте. В таких условиях персонажи с правильными чертами казались бы все на одно лицо. Донателло сделал акцент не на внутренне обусловленной оригинальности каждого лица, как действовал бы портретист, а на их разнообразии, складывающемся из взаимных различий. Физиономия каждого пророка — это уникальная коллекция черт, подобранных так, что в ней как будто бы выражается определенный характер. Портретист, воспроизводя черты конкретного человека, может попробовать понять и выразить его характер, который бывает сложным, неопределенным. У Донателло же, напротив, сами собой получились определенные физиогномические типы, в которых флорентийцы «узнавали» знаменитых современников.

Донателло. Давид. Ок. 1425

Донателло. Статуя пророка («Дзукконе») для ниши кампанилы Санта-Мария дель Фьоре. Между 1427 и 1435

«Самой редкостной и прекрасной» из всех работ Донато флорентийцы считали уродливейшего из пророков, изваянного в начале 1430-х годов для второй слева ниши западного фасада кампанилы. За тыквообразную голову этого пророка прозвали Дзукконе (Тыква). Сам Донато любил говорить при случае: «Клянусь моим Дзукконе». Работая над Дзукконе, Донато приговаривал, обращаясь к нему: «Говори же, говори, чтоб ты лопнул!»[386] Эта легенда отражает общераспространенное в то время убеждение, что хороша та статуя, которой недостает лишь дыхания и речи, дабы выглядеть «живой»[387]. Но в настойчивом требовании Донателло к Дзукконе содержится нечто большее, нежели желание придать статуе как можно больше живости. Он стремился прорвать замкнутость скульптурной формы, заставить современников поверить, что каменный пророк действительно способен «глаголом жечь сердца людей». Для этого надо было наделить его большей устремленностью вперед, чем у св. Георгия, ожидающего нападения дракона.

Дзукконе не похож на традиционное изображение библейского пророка в виде благообразного бородатого старца в восточном одеянии, со свитком в руке. Работа над ним совпала по времени с поездкой Донато в Рим. Возможно, статуя какого-нибудь пожилого римского оратора с коротко стриженной головой, суровым лицом, в длинной тоге навела не любившего подчиняться традициям Донателло на мысль о пророке, которого ему предстояло изваять[388]. Но римляне изображали ораторов, покорявших аудиторию только словом, выраженным в жесте, тогда как фигура оставалась в преисполненной достоинства неподвижности. И никакие наблюдения над натурой тоже не могли помочь Донателло в решении его задачи, потому что устремленный вперед живой человек — это не статуя. Изваянию можно придать лишь видимость движения, и средства для этого должны быть особенные, созданные воображением.