Искусство эпохи Возрождения. Нидерланды, Германия, Франция, Испания, Англия

Франческо Приматиччо. Отделка комнаты мадам д’Этамп. 1540-е

Помимо работ в галерее Франциска I, принцип оформления которой в течение трех столетий служил ориентиром при создании дворцовых галерей и залов в европейских резиденциях, Россо «во многих комнатах, банях и других помещениях создал бесчисленное множество лепных и живописных произведений, из которых особенно красивые и изящные зарисованы и напечатаны», – сообщает Вазари, имея в виду распространение созданных флорентийским мастером образцов посредством гравюр в технике офорта[1105]. Зарисовывалось и переводилось в гравюры и кое-что из многочисленных ваз, кувшинов «и других причуд», выполненных по повелению Франциска из серебра по эскизам Россо, а также из королевского сервиза и из «всяких вещей, какие только можно вообразить», которые этот художник создавал «с такими причудливыми и необычайными выдумками, что лучше сделать было невозможно». Благосклонность короля к Россо «превзошла всякие пределы, и не прошло много времени, как он пожаловал ему каноникат в Сент-Шапель при соборе Парижской Богоматери и столько всяких других доходов и поступлений, что Россо с большим количеством слуг и лошадей жил по-барски и устраивал пиры и необыкновенные приемы для всех своих друзей и знакомых, в особенности для приезжих итальянцев»[1106].

Россо, Приматиччо и в неменьшей степени благоволившего им короля надо считать отцами-основателями Первой школы Фонтенбло – направления в искусстве итальянских, нидерландских и французских придворных мастеров, которые придерживались манеры Россо и Приматиччо[1107]. В других странах Европы эту манеру называли «французской».

После самоубийства Россо работы в Фонтенбло возглавил Приматиччо. Он не отступал от сложившейся системы украшения интерьера. Под потолком оформленной им комнаты мадам д’Этамп[1108] располагаются купидоны, кариатиды, картуши, маскароны, гирлянды, выполненные в высоком стукковом рельефе; между ними – фрески с изображениями Александра Македонского и Франциска I.

Но тип женской красоты здесь иной, нежели в галерее Франциска. Приматиччо обожает вытянутые эллиптические очертания, которые ввел в искусство Пармиджанино, безмерно удлиняет ноги и торсы дев и украшает их крохотные головы короткими прическами, обнажающими лебединые шеи. Проявился ли в столь откровенном отходе от натуры собственный вкус Приматиччо, или он шел на поводу у герцогини – «самой красивой среди умных и самой умной среди красивых»? Не сыграла ли тут свою роль феминизация французского двора? Не запечатлелась ли в этих бесплотных телах женская идея красоты, противопоставленная более примитивному мужскому пониманию женственности, верное представление о котором дают хранящиеся в Шантийи карандашные портреты герцогини д’Этамп и Дианы де Пуатье?[1109]

Идеал – всегда антитезис реального положения дел. «Дамы того времени отнюдь не неженки… У нас есть их портреты. 〈…〉 Странное дело, в этих изображениях знатных дам, высокородных принцесс, признанных фавориток – почти никогда не чувствуется порода. Или, вернее, в этих придворных дамах видна порода простонародная и неухоженная. Будем, однако, справедливы: как могли они сделать свои лица утонченными или даже просто сохранить свою прелесть, живя в непрестанных переездах верхом, под открытым небом, под северным ветром, под всеми ветрами, под дождем, под снегопадом, без длительных остановок, многие недели без настоящего отдыха, ночуя где придется, в чужих домах…»[1110]

Прециозные кариатиды Приматиччо настолько пришлись по душе госпоже д’Этамп, что король, недолго думая, вознаградил художника аббатством Святого Мартина. «Когда умер король Франциск, – пишет Вазари, – аббат остался при короле Генрихе на том же месте и в том же звании и служил ему до самой его смерти»[1111].

Генрих II не был привязан к Фонтенбло так сильно, как его отец. Центр художественной жизни переместился в Париж. Генрих был склонен покровительствовать скорее французским, чем итальянским мастерам, притом в большей степени скульпторам, нежели живописцам. Объем работ в Фонтенбло сократился. Но история школы Фонтенбло не прервалась, за что мы должны быть благодарны вдове великого сенешаля Нормандии Диане де Пуатье, «прекрасной для взгляда, достойной поклонения», дарившей любовные утехи Генриху, после того как она дарила их его отцу Франциску[1112]. Языческая Диана, которую мадам де Пуатье считала своей покровительницей, сыграла в эти годы роль genius loci Фонтенбло.