Исландия

Среди приятелей Мирьям мне нравятся Айзек и Катька – щуплый программист, родившийся в Эфиопии, и круглолицая полноватая девушка из Ленинграда. Айзек и Катька то сходятся, то расходятся, но остаются друзьями. Айзек пытлив, любит спорить. Меня привлекает Катина язвительность, кроме того, я ценю возможность потрепаться с ней на родном языке. Иногда она потешается над серьёзностью Айзека, но относится с нежностью, приговаривая: «Once you go black, you never come back». Катька – выпивоха, так что с ней не соскучишься. Особенно она любит перцовку, которую сама же приготовляет по какой-то особенной рецептуре, унаследованной от бабушки. Называет она её, перцовку, «слезой Мурузи», поскольку родилась на Литейном проспекте в знаменитом доме Мурузи, где прадед её, интендант Будённого в Первой конной, после Гражданской войны получил комнату. «Так что бабушка с дедушкой вместе с родителями Бродского в одном сарае дрова пилили». Катя не любит, когда Петербург называют Питером: «Питерской, Миша, бывает только революционная матросня, а интеллигенция – она ленинградская или, на худой конец, петербургская». Катька с Айзеком славная пара, настолько они прекрасно разные и в то же время дополняющие друг друга. Айзек человек серьёзности, но если ему приходится спорить, тут хоть святых выноси. Он знает наизусть весь рэп начала века, в том числе репертуар 50 Сent, – и это наследие его юности особенно подвергается насмешкам Катьки, она иногда зовёт Айзека 55 Сents или Отелло: «Мой Отте-э-лло».

Да, что-то рановато я начал мучиться скукой. Мне стали сниться странные безысходные сны – например, будто я в отряде астронавтов и мы живём на лунной станции, как вдруг метеоритная буря уничтожает корабль, на котором нам полагалось вернуться. Чувство космического одиночества иногда пронзает меня во сне, и я просыпаюсь со слезами тоскливой тревоги на щеках. Всё чаще хочется заснуть и сбежать от реальности, но дурные сны, вроде этого, о Луне, заставляют меня просыпаться.

Только в походах мне ничего не снится.

Я делаю съёмку и попутно ищу алфавитные знаки. Дело в том, что буквы есть повсюду. Вглядитесь в клинопись птичьих следов. В трещины на асфальте. В линии на ладони. В выщербинки на камнях. Если вы не найдёте их невооружённым взглядом, вы непременно их обнаружите под лупой или микроскопом. Всюду геометрия разбросала для нас алфавит. Мир полон знаков. Более того, он ими создан. Где-то их больше, где-то меньше. Например, в юности любая встреча могла быть знаменьем, потому что молодость – это время надежды. Нынче я ничего не жду, кроме знаков алфавита. Я брожу по Земле и беру там и здесь горсть грунта, чтобы поместить её в анализатор, залить в него немного воды для промывки и получить индекс концентрации в мельчайших крупинках почвы топологических констелляций, которые могут быть интерпретированы как знаки. Таким образом, моя геодезическая съёмка сопровождается обрисовкой алфавитной добычи, данные по которой я сдаю в Управление книги. Им это необходимо по двум причинам, благодаря одной из которых составляется карта национального достояния, а согласно другой, в будущем в тех или иных местах возможны раскопки (мне-то глубже шести сантиметров копать не полагается, согласно закону, утверждённому Министерством древностей).

Ситуация с алфавитными знаками в грунте Земли примерно та же, что и с золотыми знаками. Золото на планете можно найти повсюду, но не везде концентрация золотых знаков позволяет вести промышленную добычу, как, например, на Чукотке. Это не значит, что если найдётся место, где концентрация алфавитных знаков экстраординарно высока, то на этом месте возведут структуру для производства текстов. Управлению книги просто необходимо доказать, что Земля в целом – уникальное место на планете, где залежи алфавита обладают наивысшими значениями. Я ничего не имею против такой странной идеи. Земля вообще обустраивалась на идеях, не обладающих почвой под ногами. Так почему бы и сейчас не прибегнуть к разработке гипотез, подвешенных как бы в воздухе, ведь будущее время содержит в себе досточтимое королевство невероятных событий.

Я делаю съёмку, брожу по холмам и долинам, и прислушиваюсь, и присматриваюсь к тому, что даёт мне в обмен на вычислительные силы тот кристалл кремния, что впаян мне в башку. Это довольно интересно, потому что видения мои чётко, почти без зазора накладываются на действительность.