Исландия

Я попытался возразить, но услышал, как щёлкнула и зашипела банка пива и чуть погодя растянутый по гласным баритон произнёс:

– У телефона. Кто здесь?

– Топограф.

– Сто лет, сто зим, корешок. Мы тебя увидим скоро?

– Не уверен.

– Не глупи. Слушай сюда. Я тебе так скажу: назвался груздем – пошёл на ***.

Петька снова взял телефон:

– Короче, Топограф, ты много потеряешь, потом локти кусать будешь. Понял?

Я не мог не порадоваться вместе с Петькой тому, что он свалил из Германии. Однажды в Мюнхене меня занесло в район, где я бродил возле обрушенных, заросших кустарником фашистских храмов, потом пересёк площадь, где штурмовики сжигали книги. Вечером я купил виски и вернулся на Опернплац и там хорошенько напился. Зато белое пиво в Мюнхене мне понравилось, и в баре Дома литературы я пил его бесконечно, пока не разглядел, что столы ресторана за моей спиной покрыты бумажными скатертями с цитатами из немецких классиков. Странным, полным подозрительных призраков мне показался этот город.

Петька любил приключения в виде брошенных институций, проектов, женщин с детьми, размолвок с друзьями (я с ним смертельно ссорился два раза). Первая жена с русскими корнями родила ему троих сыновей, один лучше другого, но только с младшим у него был налажен контакт, он брал его в походы. Бывшая жена по суду мониторила все его счета, так что работать Петька мог только за наличные, а это помещало его в область стрёмных и нерегулярных заработков, из ряда которых он предпочитал проведение экскурсий. Потом, уже на моей памяти, он бросил женщину с младенцем, поразительно на него похожим, медсестру, очень симпатичную и толковую, на мой взгляд. Она, правда, пару раз вызывала полицию в связи с его пьянством, а бросать бухать он и не думал.

Петька родился в Мурманске, рос без отца и, кажется, всё ещё не расстался с подростковой жизнью, судя по его лексикону и повадкам: в детстве он лазал по свалкам, по кладбищам кораблей, жарил на костре голубей, нюхал клей за гаражами, в Израиле сразу пошёл в армию, потом учился в университете, затем в аспирантуре, бросал её не раз, к тому же в армии отличился и служил в спецназе, от звонка до звонка пробыл на передовой во время Второй Ливанской, был законченным безбожником, в то время как наука, которой он занимался, отыскивала историческое зерно в верованиях и имела, на мой взгляд, для иудаизма большую значимость. Что-то глодало его изнутри, и он, при всей своей харизматичности, постоянно тасовал амплуа – гида, научного работника, читающего лекции, пишущего интересные статьи, и хулигана, к счастью вооружённого отчасти самоиронией. Когда я думаю об этой его многоликости, вспоминаю историю про то, как после путешествия по Иордании мы с ним уже перед отлётом в Аммане сидели за столиком у какой-то лавчонки и торговец отказался продать нам ещё вискаря. Тогда Петька, шатаясь, подошёл к прилавку, вытянулся по струнке и как заорёт на него по-арабски, так их в армии учили: «Встать к стене, руки за голову!» – и тут же получил бутылку.

Я живу в Исландии, гористом районе Иерусалима. Профессия кое-как меня кормит, и я слишком долго пытался свести концы с концами, чтобы ради неизвестного рисковать хотя бы и совсем малым. У меня не было желания вступать в круг людей, объединённых авантюрным замыслом, однако, слушая Петьку, я понял, что тронут его звонком, да и соскучился по компании. Петька при своей неуживчивости снова нуждался зачем-то во мне, может быть, проверить некую теорию, обкатать какие-то гипотезы, ведущие к мифическому заработку. Как бы там ни было, но я решился на поездку, благо всё необходимое всегда со мной в кузове пикапа.

Я стартовал сразу после работы, а базировался я в тот четверг под Хайфой, так что пришлось пересечь почти всю страну с севера на юг. Это изнурительный путь, особенно после заката, особенно после целого дня, проведённого на солнце. С рассвета я передвигался со своим маячком по сложному рельефу прибрежных дюн. Этот участок побережья снимался также и с воздуха, и мне приходилось время от времени для корректировки связываться по рации с напарником, в полдень начавшим утюжить ту же местность с воздуха на параплане с установленной фоторамой, так что солнце к концу дня окончательно выполоскало мне сетчатку, и теперь свет фар встречных машин слепил до слёз. Где-то на середине пути машину стали сбивать с полосы удары бокового ветра, и я вспомнил об обещанной буре. Начался дождь, который, как говорил мне опыт, должен был в Иудейских горах обернуться к утру снегопадом. В Мамшите я оказался ближе к полуночи и поразился затишью, царившему там, не было ни дождя, ни ветра.