Исландские пряди

Конунг сказал, что не намерен оставлять его без пропитания, и предложил ему отправиться в какое-нибудь из его поместий. Халли ответил на это, что желает остаться при дворе, а если нет, то собирается искать себе другое пристанище.

Конунг сказал, что, мол, всегда так:

— И меня же станут винить, если наша с тобой дружба не заладится, хотя, сдается мне, навряд ли это случится. Вы, исландцы, своенравны и неуживчивы. Будь по-твоему, но тебе отвечать, если что-нибудь стрясется.

Халли сказал, что так тому и быть, и поблагодарил конунга. С той поры он жил вместе с дружинниками, и они все хорошо к нему относились. Его товарища по скамье звали Сигурд, это был человек старый и покладистый.

У Харальда конунга была привычка есть один раз в день. Конунгу, как водится, приносили кушанья первому, и пока успевали обнести других, он обыкновенно бывал уже сыт. А насытившись, он ударял по столу рукоятью своего ножа, давая знак поскорее убирать со столов. Поэтому многие так и оставались голодными.

Как-то раз конунг шел по улице вместе со своей свитой, и многие из его людей были голодны. Тут с постоялого двора до них донеслась громкая брань. Это пререкались дубильщик с кузнецом. Казалось, еще немного, и они бросятся друг на друга. Конунг остановился и некоторое время наблюдал за ними.

Затем он сказал:

— Пойдем отсюда, я не желаю в это вмешиваться. А ты, Тьодольв, сложи о них вису.

— Государь, — говорит Тьодольв, — не пристало мне это, ведь меня называют вашим главным скальдом.

Конунг отвечает:

— Не такое уж это простое дело, как тебе могло показаться. Ты должен представить их совсем другими людьми. Пускай один из них будет Сигурдом Убийцей Фафнира, а другой — Фафниром[1313], и придай каждому приметы его ремесла.

Тогда Тьодольв сказал вису:

Кузни князь[1314]

ввязатьсяв драку рад с драконом
кож[1315], — но что ж ничтожныйс луга ног[1316]дал дёру?Грозил змей гашпиля[1317],
плащ подошв[1318] напялив,
но вон Сигурд горна[1319]
вышиб дух из гада.

— Хорошо сложено, — говорит конунг, — а теперь сочини другую вису, и пусть один из них будет Тором, а другой — великаном Гейррёдом[1320], и придай каждому приметы его ремесла.

Тьодольв сказал тогда такую вису:

Сени слов[1321]

отверзнув,Тор зубила[1322] злобно
метал громы глотки[1323]
в лоб дубила троллю[1324].
Гейррёд шкур козлиных[1325]
ловил металл с лету
хваткой лапой слуха[1326]
из клети заклятий[1327].

— Теперь никто не сможет сказать, — говорит конунг, — что тебе недостанет сноровки выполнить трудное задание.

Все расхваливали его за эти стихи. Халли при этом не было.

А вечером, когда люди сидели за брагой, они повторяли эти висы при Халли и говорили, что, хотя он и считает себя хорошим скальдом, ему ни за что так не сочинить.

Халли отвечал на это, что он, мол, знает, что складывает стихи хуже Тьодольва:

— Особенно же, когда я даже и не пытался их сочинять, но всего хуже — если меня и вовсе при этом не было, — говорит Халли.

Об этом тотчас же донесли конунгу и повернули его слова так, будто он считает себя не менее искусным скальдом, чем Тьодольв.

Конунг сказал, что навряд ли это так, — «но может статься, мы это вскоре проверим».

4

Как-то раз, когда люди сидели за столами, в палату вошел карлик. Звали его Тута, и родом он был фриз. Он уже давно жил у Харальда конунга. Ростом он был не выше трехлетнего ребенка, но толстяк, каких мало, да и в плечах широк. Голова у него была большая, лицо старообразное, спина не то чтобы совсем короткая, однако снизу, где ноги, он походил на обрубок.

У Харальда конунга была кольчуга, которую он называл Эмма. Он велел изготовить ее в Миклагарде[1328]. Она была такая длинная, что, когда Харальд конунг вставал во весь рост, она доставала ему до башмаков. Кольчуга эта была целиком сделана из двойных колец и такая прочная, что ее не брало железо. Конунг велел одеть карлика в кольчугу и нахлобучить ему на голову шлем, а затем опоясал его мечом. После этого он вошел в палату, как было написано раньше. Вид у него был чудной.

Конунг потребовал тишины и сказал:

— Тот, кто сочинит вису о карлике, да так, что я решу, что она хорошо сложена, получит от меня этот нож и этот ремень, — и выкладывает перед собой на стол эти сокровища. — Только имейте в виду: если я сочту, что виса никуда не годится, тот, кто ее сложил, заслужит мое неодобрение и лишится обоих сокровищ.

Не успел конунг объявить об этом, как человек, сидевший на самой дальней скамье, произнес вису. Это был Халли Челнок: