Испанец. Священные земли Инков

– Глубокая и темная пещера, в которую бросают смутьянов. К змеям, скорпионам, пумам, ягуарам, орлам, грифам и кондорам. Осужденных держат там неделю, и, если за это время человека не съедят звери или он не сойдет с ума, его выпускают на свободу. За последние сорок лет в санкае выжило всего двое. Один из них был мой дед.

– Ты говоришь о Уамане Уаси? – поинтересовался Чабча Пуси. – Генерале, который вступил в конфликт с Уайной Капаком из-за расправы над чибчами[61]?

– Да, о нем, – подтвердил тот. – Я еще помню, как он просыпался посреди ночи, потому что ему казалось, что он кожей чувствует приближение зверей. У него хватило духу пролежать семь дней раздетым, не шевелясь, при том, что у него под мышкой устроилась змея. Он вошел туда молодым и сильным мужчиной, а вышел седым стариком.

– Я помню Уамана Уаси… – сказал курака. – В детстве я им восхищался, потому что более отважного воина никогда не существовало во всей Империи. Жаль, что он был таким бунтарем!

– Лишь бунтари и бывают по-настоящему отважными… – убежденно сказал Калья Уаси. – Человек, который подчиняется несправедливым приказам, это не храбрец, это овца…

Светало.

Это была прекрасная и долгая ночь; ночь, в которую луна светила как никогда приветливо над городом, который отмечал самый славный день своей славной истории; ночь любви и смеха, когда все жители испытывали гордость, оттого что живут в «пупе Земли», неоспоримом сердце Вселенной.

И рассвет был таким же прекрасным: солнце появилось точно из-за одного из высоких столбов, расположенных на восточных возвышенностях. Столбов было двенадцать, и они с математической точностью указывали этап годового цикла, в зависимости от того, где солнце встает или садится.

Запели жаворонки, спящие начали зевать, колибри – ранняя пташка – лишила непорочности цветок, который только-только успел распуститься, а верный Пунчаяна принялся покусывать пальцы ног своей юной хозяйки.

Послышался дальний шум, похожий на приглушенный гром, на завывание ветра в грозовую ночь или плач тысяч глоток, взывающих к небу.

– Что это такое было? – спросила Шунгу Синчи.

Почти в то же мгновение в комнату ворвался рыхлый и жирный евнух; все его тело сотрясалось от истерических рыданий:

– Кискис!.. Идет Кискис!

– Кискис?.. – пришел в ужас Чабча Пуси. – Это невозможно!

– Но это так, хозяин! Ночью он перешел по Уака-Чака и движется сюда с десятью тысячами человек.

– Но ведь войска Атауальпы были разгромлены! Победа Уаскара была полной.

– Нет, хозяин!.. Не была. Уаскар не внял советам Атокса и вместо того, чтобы преследовать бежавших, предпочел устроить большой праздник, дав Руминьяуи время произвести перегруппировку сил и неожиданно совершить нападение. Теперь он ведет пленного Уаскара к Атауальпе, а Кискис движется вперед, убивая всех сторонников Уаскара.

Воцарилось долгое молчание, нарушаемое лишь щебетом птиц и далеким шумом, который становился все слышнее, потому что город просыпался – это было горькое пробуждение после снов о славе, – и тысячи людей в тревоге спрашивали друг друга, что с ними будет, начиная с той минуты, когда люди Кискиса появятся на дороге со стороны Абанкая[62].

– Когда они будут здесь? – спросил Чабча Пуси, он был странно спокоен.

– Не знаю. Они устали после сражения и долгой дороги, но, вероятно, к вечеру будут здесь.

– А что Каликучима? – поинтересовался курака. – Что-нибудь известно?

– Ничего, хозяин, но наверняка не отстает от Кискиса.

Курака Акомайо с обреченным видом пожал плечами.

– В конце концов… – сказал он. – Не все ли равно, Кискис или Каликучима?.. Всем известно, что я всегда был верен Уаскару, так что и я, и моя семья, и рабы – мы все приговорены… – Он с печалью посмотрел вокруг. – Подожгут дворец и не оставят камня на камне.

– Тебе надо убираться отсюда… – заметил Алонсо де Молина, впервые решив вмешаться. – В действительности нам всем надо спасаться бегством, потому что этот ублюдок вряд ли испытывает ко мне симпатию. – Он повернулся к Калья Уаси. – И к тебе тоже.

– А куда идти? – упавшим голосом произнес Чабча Пуси. – Бегство – это как-то не в моем духе.

– Когда бегство становится единственным выходом, тут не до обсуждений. У тебя есть жена, дочь и несколько рабов, которые от тебя зависят. Уходим! – настаивал испанец. – Где-нибудь да найдется место, чтобы укрыться.

– Где? – упорно твердил курака. – Не могу припомнить ни одного надежного места.

– В восточных горах, – заметил Калья Уаси. – Надо двигаться вдоль русла Вильканоты и Урубамбы[63]. Если мы направимся в район Титикаки, нас тут же схватят. Я там родился и хорошо с ним знаком: местность там открытая и урос[64] нас тут же выдадут, потому что они никогда не любили Уаскара.

Чабча Пуси повернулся к Найке:

– Что ты думаешь? – спросил он.

– Думаю, он прав. Остаться и ждать верной смерти – это глупо. Если есть хоть какая-то возможность спастись, надо ею воспользоваться.

Курака перевел взгляд на дочь.

– А ты что скажешь? Это будет очень суровое путешествие.