Испанец. Священные земли Инков

– Уходим!.. – без колебаний ответила Шунгу Синчи. – Я наслышана о том, что вытворяют солдаты с женщинами, захваченными на войне, поэтому что угодно будет лучше, чем это.

Чабча Пуси раздумывал несколько секунд, а затем глубоко вздохнул в знак покорности судьбе:

– Ладно! – сказал он. – Мы двинемся на северо-восток… – И повернулся к евнуху. – Собери слуг, – приказал он. – Пусть соберут все съестные припасы, какие есть в доме… Выступаем немедленно.

Солнце стояло над головой, когда они оставили справа огромную площадь Уакапайта вместе с дворцами и начали нелегкое восхождение к величественной крепости Саксайуаман, которая господствовала над Куско, расположившись в самой высокой части города – противоположной той, откуда должны были появиться войска захватчиков.

Сотни беженцев двинулись по тому же пути, и объятые ужасом толпы заполнили тропу. Люди то и дело оглядывались в тщетной попытке разглядеть передовой отряд Кискиса, и поэтому им понадобилось в два раза больше времени, чем обычно, чтобы добраться до широкой площадки, расположенной у подножия крепостных стен, и оттуда бросить взгляд – быть может, в последний раз – на неповторимый «Город городов».

Золотые крыши сверкали на солнце, и Чабча Пуси подумал, что ему еще ни разу не доводилось быть свидетелем столь печально-прекрасного зрелища, и теперь куда бы его ни забросила судьба, он сохранит в глубине своего сердца воспоминание об этом горьком мгновении, поскольку его боги и самые счастливые годы жизни навсегда оставались в пределах этих стен.

Вдали, на западе, вдоль дороги, которая вела к Уака-Чака и Абанкаю, поднимались зловещие столбы дыма, пачкавшие страхом небо; их приближение с абсолютной точностью отмечало продвижение войск тирана, ибо человек, хорошо знающий местность, мог безошибочно определить, какие дворцы уже преданы огню.

– Это будет черная ночь для Куско, – сказал Калья Уаси. – Такая же черная, как та, в которую его разграбили чанки.

Испанец ничего не ответил, поглощенный созерцанием гигантских камней, которые составляли первую линию обороны Саксайуамана; он спрашивал себя, что за циклопы – или же сколько тысяч человек – притащили сюда и определили на место эти невообразимые монолиты.

«В Европе не существует ничего такого, что могло бы с этим сравниться, – думал он. – Совсем ничего, и тем не менее находятся люди, которые заявляют, что здешние строители – дикари, которых мы обязаны приобщить к культуре».

Они продолжили путь, медленно и с трудом продвигаясь по каньону Вильканоты, который еще не скоро станет называться своим окончательным и звучным именем Урубамба, и где-то через час с небольшим покинули русло реки и двинулись на восток по извилистой тропке, которая вела к первым лесистым возвышенностям.

Колонна беженцев постепенно редела: каждый выбирал маршрут, который, как он надеялся, быстрее всего уведет его от опасности, – и к вечеру они оказались практически в одиночестве на вершине горы, возвышавшейся над Священной долиной инков[65] (та осталась у них за спиной), и их взорам предстала Восточная Кордильера в своем спокойном величии.

Обе девушки уже сильно устали, носильщики обливались потом и отдувались под своей тяжелой ношей, поскольку тропинка с каждым разом становилась все круче, все уже и все более скользкой, что сильно затрудняло движение.

– Разобьем лагерь здесь… – наконец распорядился курака. – Скоро стемнеет, а спускаться по склону – костей не соберем. На время от опасности мы избавились.

С наступлением темноты горизонт осветило зарево пожарищ, и Чабче Пуси пришлось отойти за деревья, чтобы никто не видел, как он оплакивает печальную судьбу любимого города.

Позже он взобрался на вершину и опустился на каменную плиту, не сводя взгляда с языков пламени, которые все активнее хозяйничали в ночи, поскольку кукурузные поля и густые леса тоже запылали, и испытал такую глубокую боль при виде того, как рушится весь его мир, что взмолился богам, чтобы его сердце разорвалось на тысячу частей, и это избавило бы его от такой муки, как рассвет, покрытый пеплом.

На него навалилось чувство одиночества; он был подавлен, потому что начали исполняться самые мрачные пророчества, ведь легенда утверждала, что в Куско будут править всего двенадцать «детей Солнца», а последний сейчас оказался в руках бастарда, не достойного занять трон Инков.

Вторая часть пророчеств говорила о прибытии странных людей из других миров: ненастоящих виракочей, которые навеки уничтожат инкскую культуру, – и тут он вспомнил Гусмана Боканегру, спросил себя, сколько еще таких как он в следующий раз высадится в Тумбесе.

Алонсо де Молина часто рассказывал ему об алчности своих соотечественников, и в его памяти всплыло, словно кошмарное видение, отталкивающее лицо моряка и его отвратительное выражение, когда он смотрел на Найку глазами голодного зверя. Какая участь ожидает всех найек и шунгу синчи Империи, когда на них накинется полчище гусманов боканегра?.. Кто даст им отпор, если власть находится в руках предателя, который разрушил Куско и которого ненавидит большая часть его народа?