Испанец. Священные земли Инков

Тем не менее время от времени им на глаза попадались крохотные деревеньки, прилепившиеся к склонам далеких гор, или тропинки, говорившие о присутствии незримых местных жителей, видели даже монолитную крепость, стратегически вклинившуюся в ущелье, однако с каждым днем таких признаков жизни становилось все меньше, поскольку Калья Уаси старался поскорее оставить позади все, что могло засвидетельствовать, что они здесь проходили.

– Нам нельзя подвергать себя риску, – сказал он. – Мы не просто группа беженцев, потому что Виракоча всегда бросается в глаза, а ведь вполне вероятно, что у Атауальпы есть особый интерес в том, чтобы его поймать.

– Почему?

– Пророчество-то все еще в силе, и он знает, что ему нипочем не стать тринадцатым Инкой: он будет первым узурпатором, после которого придут «виракочи», которые разрушат Империю. Поэтому ты ему нужен.

– Ну а он мне нужен, как фурункул в заднице. Если он и правда окончательно обоснуется в Куско, мое пребывание в этой стране подойдет к концу. Мне не улыбается всю оставшуюся жизнь провести в бегах.

– И куда же ты отправишься?

– Пока не знаю. – Он показал на остальных, они отдыхали. – Сейчас главное – найти для них безопасное место.

Калья Уаси кивнул в сторону руны, сидевшего в некотором отдалении.

– Вот он уже в безопасности от всего, кроме себя самого. Даже ужасный Каликучима не осмелился бы казнить руну.

– Вне всякого сомнения, этот трюк с руной – отличный способ спасти свою шкуру. Затем, когда минует опасность, вновь отращиваешь волосы и начинаешь жить…

Офицер, похоже, растерялся: было заметно, что он просто не мог поверить своим ушам.

– Никто бы так не поступил, – с досадой, чуть ли не с обидой ответил он. – Объявить себя руной – значит добровольно признать, что обратного пути нет, а вот повернуть назад – это приговорить себя навеки, и первый человек, который раскроет обман, повесит тебя за волосы, и будешь висеть, пока не умрешь. За всю нашу историю не сохранилось ни одного воспоминания о руне-отступнике.

– Значит ли это, что Найка словно бы овдовела?

– Если у нее нет детей, это все равно, что она никогда не была замужем. Начиная с того дня, когда у нее начнутся следующие месячные – что будет означать, что она не беременна, – она свободна взять в мужья кого захочет. – Он помолчал и добавил: – Собираешься на ней жениться?

– Еще рано об этом говорить.

– Тебе же известно, что она этого желает.

Теперь уже Алонсо де Молина кивнул в сторону кураки.

– Я должен его уважать, – сказал он. – Он остается моим лучшим другом, и я не могу бросаться на женщину, которую он любит, когда он все еще помнит ее запах. Даже если бы он умер, пришлось бы выждать какое-то время.

– Он ее уже не любит. Его положение ему этого не позволяет. Он не «существует» и желает быть никогда не существовавшим. Если ты возьмешь Найку в жены, то окажешь ему услугу, поскольку облегчишь ему задачу – стать тем, чем он желает, то есть обратиться в ничто.

– Просто в голове не укладывается.

– Потому что тебе еще не удалось нас понять. Что бы ты ни делал, ты всегда будешь Виракочей.

Это действительно было так. Несмотря на все усилия, Алонсо де Молина был вынужден признать, что по своему мировосприятию он так и остался испанцем из Убеды, которому до сих пор казалась несъедобной пресная еда, но при этом он отказывался лизать каменную соль, как и отказывался принять, что все люди подчиняются капризу Инки, который распоряжался ими, не принимая никаких возражений.

Ему по-прежнему было трудно понять, как эти люди могут жить, никак не обнаруживая своих чувств, или то, что им не позволительны поиски счастья, поэтому ему было далеко до образа мыслей человека, который добровольно решил отречься от всего, чем он до этого был, чтобы оказаться в положении разве что немногим лучше, чем у бродячего пса.

И все же он, руна, был здесь: тихий, сосредоточенный и словно в невидимом коконе, который отделял его от людей и превращал в другое существо, от присутствия которого делалось не по себе и стоило огромного усилия к нему приблизиться.

Почему?

Откуда взялась эта неосязаемая таинственная оболочка, которая постепенно обволакивала Чабчу Пуси, меняя его прямо на глазах?

Его манера говорить, двигаться, его походка и даже манера смотреть, казалось, претерпевали постоянное изменение, и порой у испанца возникало неприятное ощущение, что это какой-то чужак, который безмолвно следует за ними или же, пользуясь тем, что идет в конце, оставляет на ветвях деревьев, пока никто не видит, последние ошметки своей личности.

На рассвете третьего дня он взвалил на плечо маленькую пушку, которую до этого тащили двое носильщиков, и шел, неся ее на закорках в течение всего дня с такой же непринужденностью, с какой Алонсо де Молина нес аркебузу или Калья Уаси – свое короткое копье.

А ведь он был уже не молод и не был человеком, привыкшим с незапамятных времен совершать физические усилия, и тем не менее не создавалось впечатления, что груз его слишком утомляет, если еще учесть, что он питался скудными объедками, оставляемыми слугами.