Испанец. Священные земли Инков

Доходило до того, что он, по-видимому, полностью отказался от своих самых укоренившихся привычек. Когда все преклоняли колени перед очередным родником из множества встречавшихся им на пути, чтобы выдернуть ресничку и попросить – согласно древним традициям, – чтобы он никогда не пересыхал, он проходил мимо, даже не взглянув на них, так же как переходил через ручьи и реки, не останавливаясь, тогда как следовало отдать им дань почтения.

Ни один местный житель не осмеливался переходить вброд реку, какой бы незначительной она ни была, не зачерпнув вначале рукой воды и не попросив ее тихонько не причинять ему никакого вреда, и это было так привычно, что даже Алонсо де Молина останавливался и ждал, пока они проделают этот ритуал, а вот руна словно намеренно его игнорировал, и если бы река вдруг оказалась глубокой, он бы утонул, потому что тяжелая пушка утянула бы его на дно.

Испанца беспокоило, что тот может утонуть или броситься в какую-нибудь из опаснейших пропастей, которые они постоянно обходили по краю, однако создавалось впечатление, что подобно тому как руна старался держаться в стороне от законов природы, так и они решили игнорировать его тем же способом.

– Страна сумасшедших!.. – то и дело бурчал андалузец, яростно скребя густую бороду. – Все сумасшедшие! Где это видано, чтобы кто-то расхаживал с пушкой на плече, словно это попугай?.. Все сумасшедшие!

Но самым сумасшедшим из всех был ландшафт.

Ущелье следовало за ущельем; горы были словно с ожесточением рассечены яростным циклопом в упорном стремлении нарезать их, как огромный батон хлеба, и за каждой впадиной следовал очередной гребень, а за ним – другая пропасть, еще более глубокая, чья противоположная стена почти на расстоянии брошенного камня уходила вверх в поисках очередной вершины.

Вот почему в результате нескольких дней такого тягостного перехода они продвинулись вперед всего ничего – несколько минут птичьего полета – и, взглянув сверху окрест и увидев, что все горизонты заполнены такой же чередой суровых вершин, они испытывали что-то вроде немого ужаса или неодолимого бессилия, и хотелось лишь одного – чтобы покой смерти принес какой-то отдых.

Далеко внизу, в глубоких ущельях, влажная и изнурительная жара становилась душной: можно было подумать, что за последние три столетия туда не поступал свежий воздух, – в то время как на вершинах ледяной ветер пробирал до костей и вынуждал выбивать зубами чечетку.

А потом начались большие дожди. Это случилось в тот день, когда они разглядели далеко-далеко конец Кордильеры и рождение глубокой впадины, которая уходила умирать в бескрайние восточные леса – зеленые влажные сельвы, из которых наступали, словно армии, компактные массы густых туч и, останавливаясь возле склонов высоких гор, выливали там свой груз воды.

– Там, восточнее, полгода дождь, полгода ливень… – изрек Калья Уаси. – Не существует никакого перевала, через который можно попасть на равнины, поэтому будет лучше, если мы снова поищем русло Урубамбы.

Они оставили далеко на западе мощную крепость Ольянтайтамбо, – обойдя ее стороной, – которая защищала Куско от маловероятных вторжений: вдруг кто-то нагрянет, пробравшись по руслу великих рек, которые несли свои воды в бассейн Амазонки, – и легко было себе представить, что даже кондоры решили покинуть суровый край, где нет ничего, кроме потрясающих видов, отчаяния и смерти.

Запасы еды таяли, а носильщики уже давно пали духом: им даже полчища Каликучимы теперь казались менее жестокими, чем эти мрачные горы без горизонта, и Алонсо де Молина понял, что им надо искать реку Урубамба, иначе они рискуют никогда не выбраться из этого ужасного лабиринта.

Как всегда, руна был единственным человеком, который, похоже, не страдал из-за бесконечных невзгод, которые им приходилось терпеть, и продолжал подниматься и спускаться по скалам с пушкой на закорках так же непринужденно, будто прогуливался налегке по прекрасным холмам в окрестностях Куско.

– Откуда только он берет силы?

Найка, которой был адресован вопрос, лишь пожала плечами, признавая свое невежество:

– Не знаю, потому что не было такого случая, чтобы женщина стала руной, – она грустно улыбнулась. – «Руна» значит «мужчина», и поэтому нам отказано в праве от всего отрешиться. На самом деле, я считаю, что мы бы и не стали этого делать, потому что нужно быть законченным эгоистом, чтобы суметь забыть всех, кого ты до этого любил.

– Чабча Пуси поступил так не из эгоизма, а из великодушия.

– Великодушия по отношению к кому? К Шунгу Синчи или ко мне?.. Лишить нас возможности показать ему, что мы его любим и нуждаемся в нем, мне не кажется проявлением великодушия. Когда кто-то, кого ты любишь, умирает, ты по крайней мере знаешь, что он покоится в мире, и воспоминание о нем потихоньку растворяется в твоей памяти. А видеть его таким – ставшим бродячей тенью, которая не знает отдыха, но каждую минуту напоминает тебе о своем страдании, – это просто невыносимо.

– Не думал, что можно воспринять это таким образом.