Испанка. История самой смертоносной пандемии

Если сам Парк был флегматичен и хладнокровен, то Уильямс вносила в жизнь лаборатории некоторую непредсказуемость и творческий дух. Она обожала летать на аэропланах с летчиками, выполнявшими фигуры высшего пилотажа, — и это на самолетах начала XX в.! Для этого нужна была не просто смелость — бесшабашность. Но она вообще любила резкие повороты и перепады высоты — во всех смыслах. Уильямс с удовольствием водила машину и всегда нарушала правила, если движение на дороге замедлялось: она просто выезжала на встречную полосу и ехала дальше. В доказательство своего лихачества она всегда носила с собой кипу штрафных талонов. Даже пошла на автомеханические курсы, вознамерившись разобрать двигатель своего «бьюика». Правда, собрать его обратно оказалось сложнее… В дневнике она писала: «Насколько я себя помню, меня всегда тянуло куда-нибудь уехать. Если нельзя было уехать, я путешествовала в мечтах. По-моему, другим детям редко приходили в голову такие дикие мечты»[528].

Несмотря на непредсказуемость (или благодаря ей), за Анной прочно закрепилась репутация самой известной женщины среди ученых-медиков в Америке. Но за свои достижения она заплатила немалую цену.

Она была несчастна в личной жизни. Она была одинока. В 45 она признавалась: «Сегодня мне сказали — какая жалость, что у вас нет ни одного близкого друга»[529]. Они с Парком работали вместе несколько десятилетий, но в отношениях держали дистанцию. Она писала в дневнике: «У всего есть степени, включая дружбу… В моих дружеских отношениях нет сентиментальности и мало чувства»[530]. Религия не приносила ей облегчения. Она слишком многого от нее хотела. Она говорила себе: ведь Иисус знал, что его муки преходящи, а взамен он спасет мир. «Это знание… ах, мы решились бы пройти через что угодно, зная, что это все же закончится»[531]. Конечно, она не могла этого знать. Она могла лишь вспоминать «обо всем хорошем», чему ее учили, «и поступать так, как будто это было правдой».

Уильямс немного завидовала тем, кто жил нормальной жизнью, но все же, по ее словам, лучше «недовольство», чем «счастье, купленное ценой невежества»[532]. Она успокаивала себя: зато у нее были «острые ощущения»[533]. Пытаясь разобраться в себе, она признавалась в дневнике, что для нее главное в жизни: «любовь к знаниям», «желание признания», «стремление к победе», «боязнь насмешек» и «возможность творить и придумывать новое».

Ее мотивы были совсем не такими, как у Парка, но вместе они составляли слаженный дуэт. И наука не раз дарила ей острые ощущения.

В 1918 г. ей было 55 лет. Парку — столько же. Во время долгого пути от Манхэттена до Кэмп-Аптон она не думала ни о каких острых ощущениях, несмотря на то, что Парк смилостивился и позволил ей сесть за руль. Врачи армейского лагеря, знавшие о том, что происходило в Кэмп-Дивенс, попросили о помощи.

Парк и Уильямс были большими специалистами по вакцинотерапии. Даже во время эпидемии полиомиелита они успешно занимались наукой: Парк попытался разработать несколько методов лечения, но смог лишь доказать их неэффективность (впрочем, отрицательный результат — тоже результат). На этот раз они все же надеялись на успех — их работа со стрептококками и пневмококками выглядела многообещающе, как и аналогичные работы ученых Рокфеллеровского института. Но пока Парк и Уильямс не могли дать никаких конкретных советов[534]: они просто взяли мазки из глоток и носовых ходов больных в лагере, вернулись в лабораторию и занялись привезенным материалом.

Был у них и другой материал: Уильямс будет вспоминать о нем до конца своих дней. Это был секционный материал первого вскрытия, при котором она присутствовала. Больной — как она писала позже, «красивый парень из Техаса», ее однофамилец — умер от гриппа. Она стояла у секционного стола, не в силах отвести взгляд от красивого лица, и думала: может быть, это какой-то ее дальний родственник? «Смерть забрала его так быстро, — писала она, — что не оставила на теле никаких следов, если не считать легких»[535].

Она не могла смотреть на это совершенное тело — совершенное, если бы не смерть, — и не думать о горе, которое вскоре предстоит пережить всей стране. Когда они возвращались в Нью-Йорк в машине, набитой марлевыми шариками с мазками со слизистых, образцами мокроты и кусочками тканей, они, наверное, мало говорили и много молчали — говорили о планировании экспериментов и молчали, зная, что их ждет тишина лаборатории.

В мире больше не было таких лабораторий, как лаборатория Парка. С улицы он мог с законной гордостью смотреть на шестиэтажное здание, на всех этажах которого располагались лаборатории, зная, что все это — его заслуга. Вся лаборатория занималась диагностикой, производством сывороток и антитоксинов, а также медицинскими исследованиями. Располагалось это великолепие в начале 16-й улицы, недалеко от длинных причалов Ист-Ривер, судоходного пролива.