Испанка. История самой смертоносной пандемии

Почувствовав себя лучше, Вильсон в первый раз принял посетителей. Участникам американской делегации, которые вошли к нему в спальню, он заявил: «Джентльмены, это не мирная конференция. Это больше похоже на военный совет».

Как раз перед болезнью Вильсон угрожал, что скорее покинет конференцию и вернется в Соединенные Штаты, чем поступится принципами. Он снова повторил свою угрозу, попросив Грейсона распорядиться, чтобы лайнер «Джордж Вашингтон», на котором американцы прибыли в Европу, был готов к отплытию, как только он, Вильсон, будет чувствовать себя достаточно хорошо для морского путешествия. На следующий день Гилберт Клоуз, секретарь президента, написал письмо его жене: «Я никогда не видел президента в таком расстроенном состоянии ума. Даже лежа в постели, он вел себя несколько своеобразно»[850].

Тем временем переговоры шли своим чередом. Вильсон, не в силах участвовать в них лично, был вынужден положиться на Хауза как на своего заместителя. (Госсекретарю Роберту Лэнсингу Вильсон доверял еще меньше, чем Хаузу.) Несколько дней кряду Вильсон твердил, что собирается покинуть Францию. По этому поводу он заметил жене: «Если уж битва проиграна, чего бы не случилось, будь я на ногах, то я хотя бы отступлю с гордо поднятой головой. Значит, едем домой»[851].

Потом, 8 апреля, Вильсон изъявил желание лично участвовать в переговорах. Выйти он не смог. Клемансо и Джордж пришли к нему в спальню, но переговоры проходили трудно. А его публичная угроза — вернуться домой — привела Клемансо в ярость, и в кулуарах он назвал Вильсона «кухаркой, которая держит свои пожитки у выхода»[852].

Грейсон писал, что, невзирая на «опасный грипп, с последствиями которого президент пока не в состоянии справиться… он настаивал на продолжении конференции даже в то время, пока был прикован к постели. Когда же он встал на ноги, то уже не давал себе никаких поблажек, участвуя, как и раньше, в утренних, дневных, а иногда в вечерних конференциях»[853].

Герберт Гувер, который не входил в состав американской делегации, но был известной в Париже фигурой, так как отвечал за снабжение продовольствием опустошенной и нищей Европы, вспоминал: «Во всех вопросах, по которым мы с ним общались, он прежде проявлял проницательность, быстро схватывал суть дела, принимал решения, не колеблясь, и всегда был готов прислушаться к людям, которым доверял… Теперь же мы все — и я, и другие — видели, как неохотно слушается его ум. Временами, когда мне требовалось его решение, я сильно страдал, мысленно подталкивая его к выводу»[854]. Гувер считал, что ум Вильсона потерял «гибкость».

Полковник Старлинг из Секретной службы заметил, что Вильсон «утратил былую живость мышления и стал легко уставать»[855]. Теперь он начал зацикливаться на всяких пустяках — например, кто и когда пользуется служебными автомобилями[856]. Когда Рэй Бейкер впервые встретился с поправившимся Вильсоном, он содрогнулся, увидев запавшие глаза президента, его потухший взгляд, бледный и измученный вид. Голова Вильсона походила на обтянутый кожей череп.

Управляющий персоналом Белого дома Ирвин Гувер вспоминал, как Вильсон вдруг уверовал в несколько новых и очень странных вещей: например, он считал, что его дом кишит французскими шпионами: «Никакие наши уверения не могли заставить его выбросить эту мысль из головы. Тогда же он почему-то решил, что лично отвечает за всю собственность в меблированном доме, который занимал… В устах президента, которого мы все очень хорошо знали, это звучало до неправдоподобия смехотворно, и мы догадывались, что с его головой творится что-то странное. Одно было ясно: после этой недолгой болезни он так и не стал прежним»[857].

Грейсон признавался Тамалти: «Эта ситуация очень меня тревожит».

«Я никогда не видел президента таким утомленным и измученным»[858], — вспоминал Рэй Бейкер. Днем Вильсон «не мог без мучительных усилий вспомнить, чем совет занимался утром»[859].

А потом все произошло совершенно внезапно: еще прикованный к постели Вильсон, который всего несколько дней назад угрожал покинуть конференцию, если Клемансо не согласится с его требованиями, вдруг отказался от принципов, на которых прежде настаивал, — отказался, не предупредив никого из американской делегации и ни с кем не обсудив этот вопрос. Он уступил Клемансо во всех его ключевых требованиях — практически во всем, чему до этого энергично противился.