Испанка. История самой смертоносной пандемии

Молодые сотрудники уходили, Эвери оставался. К концу 1930-х гг. он работал с Колином Маклаудом и Маклином Маккарти, и они направили все свои усилия на то, чтобы понять, как же происходит это превращение. Если Эвери и раньше требовал безукоризненной точности, то теперь он начал требовать совершенства, полной непогрешимости. Они вырастили огромное количество вирулентных пневмококков типа III и провели даже не часы, не дни, а месяцы и годы, разрушая бактерии и исследуя их составляющие в попытках разобраться, в чем дело. Работа была до крайности скучной и утомительной, а все опыты неизменно заканчивались неудачей.

Медицинские журналы начали забывать про Эвери. Отчасти это объяснялось тем, что Эвери позволял вносить свое имя в список авторов только в тех случаях, когда лично выполнял какой-либо эксперимент в ходе исследования, ставшего темой статьи, — вне зависимости от своего концептуального вклада в работу или от частоты обсуждения идеи с исследователем. (Со стороны Эвери это было крайне великодушно: обычно шеф лаборатории ставит свое имя под статьей любого сотрудника. Дюбо вспоминал, что проработал под его руководством 14 лет: шеф повлиял практически на все его исследования, но лишь под четырьмя статьями Дюбо стоит имя Эвери. Другой молодой ученый говорил: «Я всегда искренне гордился, что был сотрудником Эвери… но был очень удивлен, когда вдруг понял, что у нас нет ни одной совместной статьи»[945].)

Но Эвери публиковал мало статей еще и потому, что ему было не о чем сообщать. Работа шла чрезвычайно медленно, приходилось преодолевать и чисто технические ограничения. «Разочарование — это мой хлеб насущный, — говорил он. — Я питаюсь разочарованием». Но это был весьма скудный рацион. Эвери уже подумывал оставить эту работу, оставить науку. Но наступал новый день, и практически с рассвета до заката Эвери думал только о своем деле. С 1934 по 1941 г. он не опубликовал ничего. Ничего. На ученого такая «засуха» всегда действует удручающе. Он расписывается в неспособности к исследованиям, и собственная жизнь кажется ему никчемной. Однако даже в разгар «засухи» Эвери говорил одному своему молодому коллеге, что есть два типа исследователей: «Многие ходят по кругу, собирая самородки с поверхности, и как только завидят самородок, добавляют его в свою коллекцию… А ученые другого типа не интересуются самородками. Они копают глубокую шахту в одном месте, надеясь обнаружить золотую жилу. И, конечно, наткнувшись на жилу, такой ученый делает огромный шаг вперед»[946].

К 1940 г. он докопался до таких глубин, что был уверен — до золотой жилы уже рукой подать. С 1941 по 1944 г. — опять молчание. Но теперь причина была в другом. Теперь он работал над проблемой, которой заинтересовался так, как никогда в жизни ничем не интересовался. Теперь он был уверен, что доберется до цели. Хайдельбергер вспоминал: «Эвери приходил и говорил о трансформирующей субстанции… Что-то подсказывало ему, что эта трансформирующая субстанция — нечто по-настоящему фундаментальное для биологии… для понимания самой сути жизни»[947].

Эвери любил восточную поговорку «Собака лает — караван идет». Ему было нечего публиковать, потому что он работал в основном методом исключения. Но он продвигался вперед. Он смог выделить вещество, трансформирующее пневмококк. Теперь он анализировал это вещество, исключая одну возможность за другой.

Сначала были исключены белки. Ферменты, расщепляющие белки, не действовали на таинственную субстанцию. Потом он исключил липиды — соединения жирных кислот. Другие ферменты, которые разрушают липиды, тоже не влияли на трансформирующую способность субстанции. Эвери исключил и углеводы. То, что осталось, было богато нуклеиновыми кислотами, но выделенный Дюбо фермент, который расщеплял рибонуклеиновые кислоты, не действовал на субстанцию. На каждый из этих этапов уходило по несколько месяцев, иногда — лет. Но теперь цель была близка.

В 1943 г. Эвери официально ушел в отставку и стал почетным профессором института. Но его уход на пенсию ничего не изменил. Он продолжал работать, как и раньше: экспериментируя, борясь и сужая область поиска. В том году он написал о своих необычных находках младшему брату, врачу, а в апреле известил о них совет научных директоров. Эти находки могли произвести революцию в биологии, а доказательства были более чем убедительными. Другие ученые, имея на руках такие данные, уже поспешили бы их опубликовать. Но Эвери медлил. Один из младших коллег однажды спросил его: «Фесс, чего вам еще надо?»[948]