Испанка. История самой смертоносной пандемии

Но давным-давно он уже обжегся, когда опубликовал свою первую работу, в которой связал воедино бактериальный метаболизм, вирулентность и иммунитет. Тогда он совершил ошибку — и никогда не забывал о том давнем унижении. Вот и теперь он лишь упорнее работал… Наконец, в ноябре 1943 г. он, Маклауд и Маккарти отправили в Journal of Experimental Medicine, основанный еще Уэлчем, статью под длинным заголовком: «Изучение химической природы субстанции, индуцирующей трансформацию типов пневмококков. Индукция трансформации фракцией дезоксирибонуклеиновой кислоты, выделенной из пневмококков типа III». Статья была опубликована в феврале 1944 г.

ДНК, дезоксирибонуклеиновая кислота, была выделена и идентифицирована в конце 60-х гг. XIX в. одним швейцарским ученым. Никто не знал, зачем она. Генетики отмахнулись от этого открытия. Молекула казалась им слишком простой — едва ли она имела какое-то отношение к генам или наследственности. Генетики были убеждены, что носители генетического кода — белки, отличающиеся намного более сложным строением. Эвери, Маклауд и Маккарти писали: «Индуцирующую субстанцию можно уподобить гену, а капсулярный антиген, который продуцируется в ответ на ее действие, можно считать генным продуктом»[949].

Эвери обнаружил, что веществом, превращающим пневмококк без капсулы в пневмококк с капсулой, является ДНК. После того, как пневмококк изменялся, его потомки наследовали это изменение. Эвери показал, что носителем генетической информации является ДНК и что гены — это ее участки.

Его эксперименты были тонкими, изящными и неопровержимыми. Коллеги из Рокфеллеровского института провели подтверждающие опыты с B. influenzae Пфайффера.

Историки науки спорят, насколько сильно и непосредственно статья Эвери повлияла на научный мир, — во многом из-за мнения одного молекулярного биолога и генетика, Гюнтера Стента: он считал, что эта работа «в течение следующих восьми лет незначительно повлияла на общепринятые представления о механизме наследственности»[950]. Выводы Эвери действительно далеко не сразу были приняты научным сообществом.

Но ученые, которых это касалось непосредственно, встретили его открытие с радостью.

Еще до того, как Эвери открыл (и доказал), что ДНК является носителем генетического кода, его всерьез рассматривали как кандидата на получение Нобелевской премии за вклад в развитие иммунохимии. Но теперь прогремел взрыв — вышла его революционная статья. Вместо того, чтобы присудить ему премию, Нобелевский комитет нашел его статью слишком революционной, слишком неожиданной. Премия придала бы весомости этому открытию, и Нобелевский комитет не мог пойти на такой риск — во всяком случае до тех пор, пока оно не будет подтверждено другими учеными. В официальной истории Нобелевского комитета сказано: «Те результаты — и это было совершенно очевидно — имели фундаментальное значение, но Нобелевский комитет счел целесообразным подождать, пока вопрос не прояснится…»[951]

Другие ученые горели желанием помочь вопросу «проясниться».

Джеймс Уотсон, совместно с Фрэнсисом Криком открывший структуру ДНК, писал в своей знаменитой автобиографической книге «Двойная спираль»^{25}: «…Господствовало мнение, что гены — это особый тип белковых молекул. Однако… бактериолог Освальд Эвери проводил в нью-йоркском Рокфеллеровском институте свои опыты, которые показали, что наследственные признаки могут быть переданы от одной бактериальной клетки другой при помощи очищенного препарата ДНК… Опыты Эвери заставляли предположить, что все гены состоят из ДНК… Конечно, были и такие ученые, которые полагали, что доказательств в пользу ДНК собрано все еще недостаточно, и предпочитали считать гены молекулами белка. Однако Фрэнсиса [Крика] мнение этих скептиков не беспокоило… Ученые, вопреки повсеместному убеждению, которое поддерживают их любящие мамочки и газеты, нередко бывают не только узколобыми и скучными, но и просто глупыми»[952].

Уотсон и Крик были не единственными учеными, которые охотились за главным, величайшим трофеем — ключом к наследственности и, возможно, к разгадке тайны жизни, — и не только они сразу же поняли значение работы Эвери. Химик Эрвин Чаргафф, чьи открытия имели для Уотсона и Крика решающее значение, поскольку помогли им определить пространственную структуру молекулы ДНК, заметил: «Эвери дал нам первый текст на новом языке — вернее, показал нам, где его искать. И я решил найти этот текст»[953].

Макс Дельбрюк, изучавший вирусы, чтобы разобраться в природе наследственности, говорил: «Эвери очень внимательно следил за тем, что мы делали, а мы внимательно следили за тем, что делал он… Было понятно, что он открыл нечто весьма интересное»[954].