Испанка. История самой смертоносной пандемии

Сальвадор Лурия (университетский преподаватель Уотсона), работавший с Дельбрюком, также опроверг утверждение Стента, будто на данные Эвери никто не обратил внимания. Лурия вспоминал, как однажды они с Эвери за обедом в столовой Рокфеллеровского института обсуждали важность его работы: «Если кто и говорит, что мы ничего не знали, то это полная чушь»[955].

Питер Медавар как-то заметил, что темные века ДНК подошли к концу в 1944 г., когда явился Эвери[956]. Медавар назвал его работу «самым интересным и важным экспериментом XX в»..

Макфарлейн Бёрнет, как и Эвери, изучал инфекционные болезни, а не гены, но в 1943 г. он посетил лабораторию Эвери и был поражен до глубины души. Эвери, сказал Бёрнет, «сделал не что иное, как выделил чистый ген в форме дезоксирибонуклеиновой кислоты».

На самом деле достижение Эвери было классикой фундаментальной науки. Он начал свои исследования в поисках лекарства от пневмонии, а закончил их, по словам Медавара, «созданием науки — молекулярной биологии»[957].

Уотсон, Крик, Дельбрюк, Лурия, Медавар и Бёрнет — все они стали нобелевскими лауреатами.

Эвери эту премию так и не получил.

Рокфеллеровский университет — бывший Рокфеллеровский институт медицинских исследований — назвал его именем один из входов на территорию (такой чести не удостаивался никто). Национальная медицинская библиотека опубликовала в интернете серию биографий выдающихся ученых, и первым в этом почетном списке был Эвери.

Освальду Эвери было 66 лет, когда он опубликовал статью о «трансформирующем начале». Он умер 11 лет спустя, в 1955 г., через два года после того, как Уотсон и Крик расшифровали структуру ДНК. Он умер в Нэшвилле, куда переехал, чтобы жить ближе к брату и его семье. Дюбо сравнил его смерть со смертью Уильяма Генри Уэлча в 1934 г. и процитировал речь Саймона Флекснера на похоронах Уэлча: «Тело его страдало, но разум делал все, чтобы мир по-прежнему видел его спокойствие — спокойствие, ставшее для него знаменем и щитом. Душка, врач и всеобщий любимец, умер, как и жил, сохраняя ясность ума и спокойную отстраненность»[958].

Глава тридцать шестая

В первые годы после пандемии Пол Льюис по-прежнему возглавлял Институт Генри Фиппса при Пенсильванском университете.

Но счастлив он не был. Льюис был среди тех, кто все еще считал, будто причина гриппа — B. influenzae. Он работал с палочкой гриппа и после ухода испанки. В этом можно усмотреть определенную иронию — ведь поначалу он весьма неохотно соглашался с этиологической ролью бациллы Пфайффера и подозревал, что причиной гриппа является фильтрующийся вирус. Вероятно, главной причиной такого упорства стал личный опыт. Он не только первым научился регулярно выделять бациллу, но и создал вакцину, которая, казалось, работала. Правда, руководство медицинской службы военно-морского флота распорядилось ввести вакцину, приготовленную по его методике, нескольким тысячам матросов, и она оказалась неэффективной, но он не сам ее готовил. Малая партия, которую он изготовил и испытал лично — на пике эпидемии, а не на излете, когда многие вакцины «работали» просто потому, что болезнь протекала легче, — действительно работала, это было доказано[959]. Только у трех из 60 больных, которым была введена вакцина, развилась пневмония, но при этом никто из больных не умер. В контрольной группе было десять случаев пневмонии и три летальных исхода.

Результаты были обманчивы, и Льюис поддался на этот обман. Льюис и в прошлом не всегда делал правильные выводы (впрочем, нет ученых, которые никогда не ошибаются), однако на этот раз допустил первую значительную научную ошибку. Это, возможно, и стало для него началом медленного падения.

Поначалу это было не слишком очевидно. Он уже создал себе надежную международную репутацию. Немецкий научный журнал Zeitschrift für Tuberkulose перевел и напечатал его работу. В 1917 г. ему предложили прочитать Гарвеевскую лекцию о туберкулезе, что было великой честью: так, Руфусу Коулу пришлось ждать подобного приглашения еще десять лет. Доктор Дэвид Льюис Аронсон (чей отец, знаменитый ученый, работавший в лучших европейских лабораториях, считал Льюиса умнейшим человеком в мире и выбрал в качестве второго имени для сына фамилию Льюиса) говорил об этой лекции 85 лет спустя: «Становилось ясно, как работает ум Льюиса, становилась видна его глубина, его зоркое видение, сильно опередившее свое время»[960].