Исповедь не бывшей монахини

На пятый день температуры уже не было. Я встала, и мне дали послушание уборки корпуса, которое ещё для меня было трудным, но послушание есть послушание – не поспоришь.

Я услышала от послушниц, что всем очень понравилась сказка. Мне хотелось посмотреть её, тем более в исполнении старших сестёр. Все мероприятия всегда записывали на камеру. Я получила благословение на просмотр.

В экономке меня посадили за стол, послушница Аня включила мне сказку на компьютерном экране. Главную роль Настеньки играла благочинная мать Серафима, было непривычно видеть её в сарафане и с косой. Марфушечку играла мать Рафаила, деда – мать Вероника, бабку – мать Мария. По всем сёстрам «плакал» театр. Это были настоящие актёры. Сказка мне очень понравилась.

Ещё несколько лет продолжались такие шоу с танцами, сценками и сказками, а потом эстафету передали детям. Сёстрам матушка запретила играть и дала благословение оператору Ане (которая всё снимала, монтировала и имела целый архив съёмок) удалить сказку «Морозко» из архива навсегда. Выполнила ли Аня это благословение, я не знала.

Каждый день приходилось мыть посуду до часа ночи. Когда в очередной раз мы с сёстрами закончили работу, я пошла в келью в Троицкий корпус. Там я встретила мать Михаилу (в то время она была помощницей благочинной), которая спросила, смогу ли я подежурить в корпусе с 2 ночи. До этого времени оставался час, а так как я была безумно уставшей, то ответила, что не смогу.

Матушка всегда говорила, что если ты отказываешься от послушания, то теряешь благодать. Для примера она рассказывала нам истории из афонского патерика, как брат чистил рыбу на морозе и зашёл погреться, а другой брат подбежал, схватил его рыбу и продолжил чистить на морозе. Она объясняла, что брат замёрз и решил погреться, а другой брат тем самым забрал его благодать.

Всякие такие рассказы впивались в мозг и делали своё дело. Я пришла в келью, и у меня появилась мысль, что я потеряла благодать, и это меня расстроило. Утром, проснувшись пораньше, я написала матушке помыслы (первое время я писала всё, что меня беспокоило, я доверяла ей и даже отгоняла негативные мысли, которые приходили против неё). В помыслах я описала эту ситуацию и обвинила себя в лености.

Через день на литургии матушка позвала меня к своему игуменскому месту. Там на коленях стояла мать Михаила, я встала рядом, и игуменья начала отчитывать монахиню за то, что после посуды она решила поставить меня на дежурство. Мне было так неудобно от всей этой ситуации, что я готова была провалиться сквозь землю. Мне было жалко мать Михаилу, и я старалась защитить её:

– Матушка, мать Михаила не виновата, это я сама отказалась.

Следующую партию посуды до часу ночи целую неделю мы мыли с матерью Михаилой, которая была наказана. Я испытывала чувство вины за это.

На Благовещение меня одели в подрясник, жилетку и греческий апостольник. Матушка подарила мне икону «Достойно есть». Счастью моему не было конца. Обычно новоодетую или новопостриженную сестру поздравляли все сёстры, я не была исключением.

На следующий день матушка назначила меня старшей в приют. Я совсем в этом ничего не понимала. Нужно было руководить и сёстрами, и детьми. Я не могла, как мать Серафима, быть жёсткой и требовательной, да и не для этого я пришла в монастырь. Мне было очень трудно. Приходилось спать в одной комнате с детьми. Я не имела своих детей, поэтому и опыта не было. Матушка меня ругала за то, что я человекоугодничаю со всеми. Но что от меня можно было ожидать – чтобы я на всех кричала и говорила о нарушениях матушке? Я старалась как-то исправиться, но у меня плохо получалось.

Очередное обвинение было в развале устава. Но почему-то никто не объяснял мне, в чём именно я нарушаю и что такое устав. Я никогда не была в монастыре и не училась этому нигде. Сама понять эту науку и систему никак не могла. Приходилось смиряться с этим. Моя ошибка, как я поняла позже, была в том, что я старалась всё делать сама: мыть полы, гладить. Тяжесть была ещё в том, что совсем не было уединения. В приюте работали в основном мамы (женщины, пришедшие в монастырь с детьми), но я не была мамой.

В приюте воспитательницей маленьких детей была мать Евфимия, очень странная инокиня. Мне всегда казалось, что у неё не всё в порядке с головой. Часто она пряталась в шкафу и спала там, чтобы её никто не беспокоил. Средние и взрослые дети ходили на послушание к сёстрам: работали на коровнике, помогали белить стены. Я удивлялась, как у них хватало сил и терпения на всё. Я никогда не видела, чтобы детей наказывали. Но мать Евфимия со своими странностями была непредсказуема. Я не могла всё время следить за тем, что она делает, я больше смотрела за чистотой в помещениях.

Через 4 месяца после моего ухода в монастырь ко мне приехали родители. Их направили в приют для встречи со мной. Мама увидела меня и сразу начала рыдать. Я шла к ним, чтобы обнять, и одновременно утешала её:

– Мама, у меня есть другой платок, не такой, лучше.