Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

У дренажной решётки что то пищало, мокрый комочек отчаянно старался не попасть в дырку решетки. Любопытство заело, что там и как, и старик, привычно кряхтя от натуги, нагнулся. И в руку лёг маленький, страшненький до невозможности, мокрый и грязный котёнок. Старик повертел находку в руке, даже понюхал: от котёнка смердило асфальтом бензина. Выбросить? Жалко. Домой принести, так бабка совсем ошалеет. Котёнок в руке не пищал, не стонал, не огрызался и не кусался, а молча смотрел громадными голубыми глазами на нечто большое, такое большое, что он весь уместился в исходящем от этого «нечто» отростке с пятью отростками меньше.

Что делать? Вопрос одинаков у старика и котёнка. Что делать? А ничего! И старик с грязным комочком в руке притащился к квартире. Молча открыл дверь, молча пошаркал на кухню, молча поставил на стол небольшие покупки (тихо звякнуло молоко в стеклянной бутылке), так же молча раскрыл руку и положил перед старухой комочек. Та вначале отпрянула. Именно этой реакции и боялся старик. Затем сослепу пригляделась, взяла комочек на руки, и котёнок отчаянно запищал. Через секунду вода из-под крана хлестала по мокрому тельцу: котёнок всё так же отчаянно возопиял про несправедливость его бытия. Старик притащил своё банное полотенце, и мокрый комочек стал просыхать, открывая рыжую-рыжим сущность свою. Подогретое молочко напоило вопящего, и котёнок уснул у старухи на полных коленках.

Она звала приобретение не иначе, как Ваше великолепие, баловала до невозможности, гоняя старика в магазин за печёнкой и свеженьким молочком. Котёнок был рыжим, значит, был наглым. Ему разрешалось пачкать ковёр, ему разрешалось лазить по шторам. Старик незлобиво ворчал: не котенок, одно баловство, но по своему утешался общением со спасённым.

Кот быстро рос, и вскорости приучился уходить вместе со стариком в шашечки поиграть. То есть играл то старик, а котёнок, нарезвившись лазаньем по деревьям, прыгал старику на плечо, и так засыпал, пока старик дулся в шашки. А старуха скучала, ожидая шагов у двери. А в квартире ее очередь наступала баловать сорванца. Иногда, когда думала, что старик не слышит, называла котёнка «сыночком». Старик не смеялся: был рад, что старуха его ожила, ровно как помолодела. Да и он похудел, по три раза на день ходя в магазин за печёнкой и свеженьким молочком. Собраться по домино подтрунивали над стариком, но очень беззлобно, так, чисто побалагурить да порадовать новой шутке.

Как снег на голову – внук! Поступил в академию, и стал проживать у дедов. С молодым котом внук молодой язык нашли сообща и мгновенно! Не дом, а бедлам: носятся, прыгают, в прятки играют.

А у старухи вроде как и морщинки прошли, целый день суетится на кухне, готовит, старается. Даже книгу заставила снять с антресолей о вкусной и здоровой пище.

Впрочем, внук прожил у стариков месяц или немного больше, да отпросился пожить в институтской общаге. Весело там, а для стариков версия, что учебников маловато, и учат они сообща, казалась правдоподобной. Ведь именно так учились они по одной книге на курс или группу.

Невестка по телефону поворчала, покапризничала, да ничего, обошлось. Внук заскочит раза два в месяц: пожрать, как он говорил, или перехватить у старика пару сотен на жизнь. Ничего, пенсия позволяла, да и что старику деньги солить? В радость себе совал внуку деньги, и больше, чем сотня. И оба, довольные жизнью донельзя, расставались в прихожей. Внук, обкормленный бабкой и снабжённый дедом деньгами, мчался в общагу, старик плёлся на кухню, где кот, довольно урча, объедался печёнкой.

Кот вырос громадным ярко-желтым сокровищем. Глаза его давно порыжели, но так и остались громадны, и зеленились в ночной темноте, что фары автомобиля. Он уже не лазал по шторам, не пачкал ковры, а стал пропадать, заставляя старуху скучать и мотаться по комнатам дня два или три в отчаянно нервном напряжении. Старик утешал: «да что ему будет? Подерётся, понапроказничает и придёт». Кот приходил, вернее, впрыгивал через окошко на кухне, и мчался к кормёжке, на ходу орал благим матом, дескать, бабка, корми! А та уж бежит, на ходу одевая халат, несется на кухню кормить сыночка страсть как любимой котом печёнкой. Нажрётся и ляжет у нее на коленях, сытно урча. И бабка со счастливым лицом гладит кота и смотрит на улицу, где ласковый дождь дребезжит подоконником.

Давным давно и не нами подмечено, что счастье долгим ни у кого не бывает. Почему так, не знает никто, наверно, так положено, не нам осуждать деяния Высших.

Старики как раз наигрались на сей раз в домино, и старик, привычно кряхтя, позвал Лорда (так на людях он звал Ваше великолепие): пора домой, старуха уж заждалась.