Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

За годы власти советской как-то всё это присмирело, затихло до лучших времен. Бедовать то не бедовали и при советской власти. Тайга и шишки давала, и оленину, а кому и косулей кому удалось подстрелить. Тогда лепили пельмени. Кстати, настоящий рецепт настоящих пельменей сибирских обязательно должен был в качестве составляющей содержать в равных пропорцияъ мясо свиньи, дикой или домашней, то было неважно. Затем обязательно мясо медведя. Его брали немного, но обязательно брали. А дальше можно было кидать мясо косули, зайца, а на самый худой конец и курятину. Но мясо медведя быть обязательно. О, это целый сибирско-таёжный выработан ритуал. Обычай пельменей достался сибирякам от местного люда, делившего добытого хозяина леса-медведя на всё стойбище. Пельмени, это ритуал пиршества таёжного люда по убитому хозяину этих мест. К вкусному лакомству приучили и русских. Обычаи сохранились. Правда, в войну становилось не до пельменей.

Ну, так вот. По крайней мере, село жило сытно, как на взгляд заводчан. А тут, раз повод представился, возродилась в селе жилка коммерческая: менять на вещички бабья заводчан на мясо, на молоко, на любые припасы. Молоко для обмена делалось так. Разливалось надоенное молоко по тарелкам иль мискам. Ставилось на мороз. Лютый холод сибирский схватывал влагу, и ровные кругляши замёрзшего молока становились товаром. А корова то что? Правильно, доится каждый день. Значит, еженощно от завода будут тянуться бабьи следы в Африкановку. Село не резиновое, а завод агромадный! Там бабья не переведётся: эшелоны от фронта шли на восток каждый день. Выгружались детишки, выгружались их мамки. В узелочке у каждой тряпьё. А тряпью то дорожка одна – в Африкановку. За малую жменечку сахара отдавали и крепдешины и крепжоржеты, беретики, бусы, жакетки, а то и трусы. Перепадало африкановским бабам даже мужское белье тонкое, офицерское. Шерстяное.

В третьих, и самых главных. От недосыпаний, от вечного голодания бабы стали слабеть. А это что значит?

Правильно. Резко упала производительность их труда. Отсюда стало меньше орудий, стало меньше боеприпасов. И запущенный механизм разрушения стал набирать обороты.

Сёмка в угаре своего генеральства (звание генерала присвоили недели как две) не замечал спускового крючка разрушения механизма. Пил, ел, встречал дорогих гостей из столицы. И рапортовал! Очень бодренько рапортовал про успехи. А когда принесли настоящие, объективные сводки, поначалу занервничал, но успокоился быстро. Отправил на фронт самых что ни на есть саботажников из мужчин, парочке женщин из буйных тоже пришил саботаж, и в лагеря!

Завод встряхануло, но не надолго. Механизм разрушения набирал обороты. Тогда Сёмка, по совету Лёвки да Демагога, прибегнул в крайнему способу приписать пару нулей в нужных отчетах. И успокоился вдругорядь.

В третий раз отчет приказал составить Варюхе, её ж обязал отправиться в центр, отчет предоставить в обком. Варька молча оделась. Под мышку пакет. Старый конюх запряг не менее древнюю кобылку. Варька тронулась в путь.

Время в пути было долгим, долгими были Варькины мысли. К обкому подкатили к тёмному вечеру. Здание освещено: все кабинеты работали. Варька робела, но всё же зашла в просторное помещение. Хмурые нквдэшники из охраны осмотрели пакет, показали дорогу. Но она заблудилась, и, встретив на этаже, третьем, что ли по счёту, седовласого дядьку, одетого по-сталински в полуфренч, спросила, куда отчет относить? Дядька спросил: «а ты девонька, откелева будешь?» Варька сказала, откуда. Тогда седовласый провел её к кабинету, на котором золотая табличка гласила: первый секретарь обкома такого-то. Зашёл с нею внутрь. Охрана привстала. Мужичок сказал им: сидите, сидите, эта – ко мне. И девушка поняла: во, попала, так попала! К Первому секретарю. Молча попыталась отдать бумажный пакет, в страхе подумав, а кто ж мне распишется на приёме отчета, ведь братец голову снимет, не пожалев.

Но Первый присел на край чёрной кожи дивана, жестом махнул: садись. И стал расспрашивать, как дела, как завод?

И тут Варька решилась. Бухнула прямо в лицо, сама того не ожидая: верните Петровича! Первый насторожился. Посмотрел прямо в глаза: «а ну-ка, красавица, давай всё по порядку».

И Варьку несло. И про отчёты про липовые, и про детсад, и про «директорские», и про заимку с пьяными нквдэдистами. Стала уже понимать, чем грозит ей такое признание: барачные люди для неё не новье. Женщин в бараках тоже хватало. Лагеря кромсали жизни людские, не брезгуя и детворой, не то что юной девицей.

Остановить себя не могла, слова сами вырывались из пересохшего горла. А потом разревелась. Наступила разрядка, да ещё столько не ела и не пила. Первый молча дал ей платок носовой, насквозь пропахший табачною пылью. Крошки от табака оставались у Варьки на ноздрях.

Первый почему-то засмеялся, увидев эти забавные крошки, как веснушки, желтевшие на красивеньком личике.

Потом уточнил: «а что, зам. Генерального точно твой брат»?

Варька кивнула.