Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

Первый покачал седой головой: «ну и дела». Повторил, хлопнув себя по коленям руками: «ну и дела». И кнопку нажал.

Варьку покормили в обкомовском буфете, на дорожку дали ещё шоколадку.

Всю дорогу назад проспала. Старый конюх прикрыл овчинной дохой, девка пригрелась, только сопела. А конюх и рад: всё живая душа, хоть и спит. Кобылка не торопилась. Скудненький рацион не позволил рысью махать по сибирским просторам. Ладно, что ноги передвигала, таща за собой сани с людьми.

Прошло недельки так две или три.

Варька в заутренней рани бежала к заводу. Обогнала какого-то старичка, с трудом передвигавшего ноги, шутливо успела крикнуть ему: «дедуня, дорогу».

Помните начало истории? Так это как раз по теме рассказа, сейчас расскажу, что дальше было.

«Старик», пропуская Варюху, окунулся в сугроб.

Навстречу Варюшке шли двое мужчин. Варюха мужчин не боялась. Тропка к заводу людьми была кучна, охальников не водилось.

Давно, в раннем её девичестве, где-то через полгодика или год после насилья над нею, Варька брела по тайге: относила гостинчик Никитичны на заимку к болевшему егерю. Старый егерь наотрез отказался от сытого дома в селе, бедовал на заимке, страдая суставами. По доброте Никитична то сама, то через Варьку передавала ему травы да снедь. То свежий хлебушек испечёт, то ватрушечек наготовит. Проведают, жив ли, здоров ли, и снова в село, к обычным суетностям.

Так вот. Бредёт Варюшка домой. Пение птиц да стрекозы: такая в тайге благодать! Варька егеря понимала. Куда от такой красоты да покоя в суетность их села.

Трое выскочили из кустов, осклабились: девка сама напросилась им в руки. Варька окаменела. Остались живы только глаза. И эти два чёрных шара стали как прожигать мерзкие существа. Глаза разгорались, становились пустыми, стеклянными. Такими же страшными и жестокими, как глаза двоих мучителей, братца и Демагога. Из глаз, зрительно видно, шёл свет. Не тот нежный свет материнской любви, не трепетный свет первой любови. Чёрный свет чёрного пламени изрыгался из глаз на оробевших мужчин. Варька вроде как и стояла на зелёной тропинке, а вроде как и висела над нею. Мужиков взяла дрожь. Ничего, кроме глаз, они уже и не видели. Ни роскошных прядей из-под синего цвета платочка, ни тонкого стана, одни только очи.

Такой свет случается при пожаре. И страшно, и глаз не оторвать от буйного пламени, сжирающего всё и вся без разбору. Вырывается чёрный огонь, струится клубами, хватая своим языком то древесину, то глину, а то и живое из плоти и крови, скотинку какую иль человека.

Сколько так простояли, Варька не ведала. Очнулась уже близ села, когда одуревший от счастья тёплого дня ошалевший петух кукарекнул вовсе не к времени.

И не заметила Варька, что мужички, более чем её страшных глаз, забоялись вида старого егеря.

Стоял старый за тропкой, готовый к атаке.

Вы замечали, как люди неравны? Бывалоча, смотришь на играющих пацанов. Один истошно вопит, предлагая сразиться ну там в лапту, или в салки сыграть. А ватага не слушает тщетного «воеводу». Другой выйдет из дома, скажет «айда, пацаны на речку рыбу ловить». И вся орава несётся за лидером. Что там за божья отметина на лидерах, нам не понять, но лидер лидер и есть. Командир! Ватажок, атаман!

Вот таким командиром и был старый егерь. Уж и стар, и вроде бы немощен. Но былая стать да вечная удаль, и, что самое главное, то решимость по достоинству оценитьбудущий «подвиг» тех удальцов, что явно были из Выселок, выдавала в нём ватажка. Атамана.

Ружьё у старого егеря никто не видал. Может, и было ружьишко, раз по должности полагалась, по егерской службе. Давно, при царизме, когда приблудился, осел на заимке, потаскали его по участкам. Полицейские долго мучили: кто да откуда? По выправке на офицера похож, в целом видно – порода, как тогда говорили. Дворянская косточка, пусть и без спеси, и без французского языка.

Урядник был далеко не дурак. Дурак он в сибирской тайге не долго протянет. Ума-разума много набраться надо по должности, раз Сибирь велика, да народец в ней разный. И ссыльных дворян тоже хватало. Сегодня ты ссыльный, а завтра, Бог весть, под амнистию попадешь, да в Петербург – по начальству. Обидишь такого и головы не сносить.

Богата Сибирь и разночинцами. Их тоже ссылала царская власть, рассыпая по тракту, по далёким подворьям. Эти были попроще, этих урядник не жаловал. Под амнистию разночинный народ едва ль попадал.