Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность.

До конца августа сорок третьего года у нас было тихо, мы почти забыли, что бомбардировщики снуют над нашим городом туда и обратно и только потому оставляют его в покое, что сперва сравнивают с землей города с громкими именами. Однако в последнюю августовскую ночь они разметили центр города сигнальными ракетами, построили в воздухе как бы клетку, решеткой ей служили туманные полосы, которые медленно опускались и наконец прикоснулись к крышам домов, мы стояли у порога и наблюдали, как снижается световая клетка. Что они так легко накрыли нас гигантской клеткой, вдруг показалось нам до ужаса здравым и разумным, хотя прежде мы ничего подобного не видели. Через запасные выходы в стенах подвала шли женщины с детьми. Когда стали падать бомбы, Гломпы опустились на колени, прижали голову собаки к полу и накрыли ей морду диванной подушкой, потому что она начала скулить. Молясь, они упирались затылком в стену подвала, при свете карманных фонарей видно было, что волосы у них в известковой пыли. Еще не засыпанная могила. Другие были уже завалены, не слышно голосов, задохнись, я пытался представить себе безмолвные могилы под рухнувшими домами. Там уже все было кончено, «кончено» — слово, которое оглушало, если вдуматься. Мать не стояла с другими женщинами, склонившимися над грудными младенцами и детьми постарше, прикрывая их собственным телом. Она стояла поодаль, лицом к стенке, одна из женщин вдруг втащила ее в общий круг, и матери тоже пришлось нагнуться. Уже после налета на одной из соседних улиц в предрассветных сумерках посреди мостовой взорвалась авиамина, мы стояли в дверях дома, и у женщин сдуло со лба волосы. Когда рассвело, я туда пошел, рядом с воронкой лежал человек, в уголках рта у него запеклась кровь. Направляясь к группкам людей, стоявших в подъездах, он напоролся на эту самую авиамину, шляпу мясника Домена нашли на другой улице, ее унесло воздушной волной за угол. Мясник исчез в облаке пыли, пыль покрывала его тонким слоем, и лицо у него было такое же серое, как ботинки.

Руками, ногами и пальцами ног, двумя-тремя телодвижениями я тайком передразнил скорченное тело, словно оно само было во всем виновато. Покойник показал мне, как лежат, когда все проиграно и ты никому уже не нужный мусор. Лицо мертвеца словно бы издевательски выглядывало из окна, через которое я хотел счастливым смотреть на мир. Так бы и дал мертвецу пинка.

Трущоба, в которой жил Крапп, обрушилась. Два дня спустя Краппа вытащили мертвым из-под развалин. Его зеркальный карп все еще плавал у меня в аквариуме. Виллы Виткампов за вокзальным бомбоубежищем уже не существовало. Прямое попадание, отец Виткампа был один в доме, все остальные ушли в вокзальное бомбоубежище.

На пару с Виткампом я рылся в развалинах виллы, отыскивая библиотеку его отца. У него была коллекция шпаг, шпаги можно было вытаскивать из обломков за эфес, у меня уже набралась целая охапка, и я не знал, куда их девать.

Виткамп сказал:

— Можешь взять себе.

На это я:

— Не такая у нас квартира.

— Идиот, — отрезал Виткамп, — зачем же ты туда лезешь?

Он взял у меня шпаги и кинул обратно в дыру. С каждым днем он забирался все глубже в библиотеку, рылся в груде развалин и пропадал там.

В деревне не спали, потому что слышали взрывы и видели зарево над городом. Стояли на крылечках, была чудная, теплая августовская ночь. Утром Эдмунд сел на велосипед — узнать, живы ли мы. Он сказал, что нам надо сейчас же ехать с ним домой, все как есть бросить, проделать восемь километров на велосипедах и не дожидаться следующей бомбежки. В деревне нет никаких промышленных предприятий, кроме кожевенной фабрики.

— Но она нас защищает, — сказал он, — ее они не станут бомбить, потому что фабрика принадлежит евреям. И потому что евреи всегда возвращаются, и после этой войны тоже. Не анекдот ли? Мы наказали евреев, а они нас защищают.

Два дня мы еще оставались в квартире, потом передали ее людям, которые после бомбежки остались без жилья. Кремер работал возчиком в гужевой экспедиционной конторе. Кремеры обещали беречь нашу квартиру, как свою собственную. Когда кончится война, все за десять лет заново отстроят, лучше прежнего, как обещал Гитлер. После победы они тут же выедут. Когда мы вернемся, они нас еще не так отблагодарят.

— А что делает муж?.. Ага, в Тильзите. У него же хорошее место в гестапо.

Мать сказала, что они ошибаются. Но они в это верили, они слышали, что он служит в гестапо.

— Но сотрудники гестапо не ходят в форме, — сказала моя мать.

Кремеры благодарно улыбались:

— Гестапо лучше нас в этом разбирается. Мы присмотрим за квартирой. Езжайте. В деревне вам будет безопаснее. А вы разве против того, чтобы ваш муж работал в гестапо?

— Я знаю только, что он в Тильзите, — осторожно отвечала мать.