Исследование о растениях

Растение для предшественников Феофраста было, по преимуществу, предметом чистого умозрения. Греческие философы в своих попытках объяснить мир сводили все существующее к одному или нескольким элементам. Так, Эмпедокл (492—432 гг. до н. э.) видел в мире четыре основных элемента: горячее, холодное, сухое и влажное, причем эти элементы могли видоизменяться и переходить один в другой. Он считал млекопитающих и растения организмами сходными. Менестор, его младший современник (около 450 г.), перенес эмпедоклово понятие о холодной и горячей сущности с животных (как это было у Эмпедокла) на растения, и деление всех растений на «горячие» и «холодные» стало ходячим и общепринятым для всех греческих ученых, занимавшихся вопросами ботаники. Горячая природа растений выражалась в их любви к воде, в раннем распускании, в обильном плодоношении и в пригодности их для приборов, с помощью которых добывался огонь. «Горячими» были вечнозеленые растения, а «холодными» те, которые сбрасывают листву. В ранних своих ботанических работах Феофраст целиком принимает эту теорию: сосна и пихта, пишет он в «Причинах растений» (II.7.2), обладают свойствами «горячих» растений. Сосна растет по тенистым местам, потому что в ней соединено горячее и сухое; пихта, обладающая «влажным» характером, требует места солнечного. Рассуждение это вполне соответствует теории Менестора, ло которой растениям «влажным» и «холодным» нужны сухие и жаркие места, потому что только тогда между элементами в самих растениях и элементами в окружающей среде установится соотношение, благоприятное для жизни и развития растения. Когда Феофраст пишет («Исследование о растениях», I.2.4—6): «Первичные элементы — это влага и тепло. Во всяком растении, как и в животном, есть некая прирожденная влажность и теплота: когда они начинают исчезать, наступают старость и хилость, а когда исчезнут вовсе, — смерть и усыхание», — то о наличии влажности можно было говорить на основании наблюдения, но, разумеется, наличие «теплого» в растении устанавливалось только путем чистого умозрения. Это отголосок учения Аристотеля, настаивавшего на аналогии между животным и растением. Влияние последнего в ранних работах Феофраста было очень сильным и сказывалось в этом пристрастии к отвлеченным теориям, при построении которых реальные факты во внимание не принимались. В ранних работах Феофраста, например «Об образовании меда» или «О рыбах, которые могут жить на земле», мы неоднократно встречаем такие чисто умозрительные заключения. О меде, например, говорится, что он осаждается на земле и на растениях: преимущественно на дубовых и липовых листьях, «потому что в них имеется плотность и влажность. Плохо только, если они совершенно сухи: тогда они впитают в себя мед, или слишком рыхлы: в этом случае мед сквозь них просочится» (стр. 190). Нечего и говорить, конечно, что ни просачивание меда сквозь дубовые листья, ни его впитывание в них Феофраст не наблюдал и-что особенно важно не считал нужным понаблюдать, какой мед, осаждается на древесных листьях. В упомянутой работе «О рыбах» он целиком придерживался аристотелевского воззрения, что животные нуждаются в охлаждении, которое и получают от воздуха, воды и земли. Без такого охлаждения их внутренняя органическая теплота действовала бы на них губительно, и Феофраст был вполне убежден, что земля, насыщенная водой, если только «теплое» и «влажное» соединены в правильной пропорции, может породить рыб (стр. 171; §§ 10—11): именно, путем такого саморождения объясняет он то, что в Пафла-гонии иногда откапывают «на большой глубине множества хороших рыб». Эту теорию самопроизвольного возникновения, принятую Аристотелем для мира животных, Феофраст распространил и на растительный мир («Причины растений», I.1.2): «Нет ничего странного в том, что некоторые растения возникают двумя путями: и самопроизвольно, и от семени. Ведь и некоторые животные возникают и от других животных, и из земли».