Истина

Съ тхъ поръ не проходило дня, чтобы Маркъ не навдывался къ Леманамъ. Улица Тру, выходившая на улицу Плезиръ, была застроена жалкими одноэтажными постройками; лавка портного выходила на улицу; за нею была небольшая темная комната; полусгнившая лстница вела наверхъ въ три мрачныя каморки, и только чердакъ подъ самой крышей былъ немного свтле: туда изрдка проникали лучи солнца. Комната за лавкой, заплеснвшая и сырая, служила въ одно время и кухней, и столовой. Рахиль помстилась въ своей двичьей полутемной каморк; старики-родители кое-какъ устроились въ одной комнат рядомъ, предоставивъ третью дтямъ, которыя, къ счастью, могли еще пользоваться чердакомъ, какъ веселой и просторной рекреаціонной залой. Для Марка оставалось непонятнымъ, какъ могла такая чудная и прелестная женщина, какъ Рахиль, вырасти въ такой клоак, отъ пришибленныхъ нуждою родителей, предки которыхъ страдали отъ хронической голодовки. Леману было пятьдесятъ пять лтъ; это былъ характерный еврей, — маленькаго роста и подвижной, съ большимъ носомъ, слезящимися глазами и громадной бородой, изъ-за которой не видно было рта. Ремесло портного испортило его фигуру: одно плечо было выше другого, что еще усугубляло жалкое выраженіе согбеннаго въ вчной приниженности старика. Жена его, всегда съ иглой въ рукахъ, не знала ни минуты отдыха и совсмъ стушевывалась рядомъ съ мужемъ; она казалась еще несчастне его, вчно боясь лишиться послдняго куска хлба. Оба они вели жизнь самую жалкую, перебиваясь со дня на день при неустанномъ труд; они кормились благодаря небольшому кружку заказчиковъ, накопленныхъ долгими годами добросовстной работы, нсколькихъ боле состоятельныхъ евреевъ, а также христіанъ, которые гнались за дешевизной. Т груды золота, которыми Франція откармливала до-отвала представителей іудейства, конечно, находились не въ этихъ лачугахъ; сердце сжималось отъ жалости при вид двухъ несчастныхъ стариковъ, больныхъ, усталыхъ, вчно дрожавшихъ, какъ бы у нихъ не вырвали послднихъ крохъ, необходимыхъ для пропитанія.

У Лемановъ Маркъ познакомился съ Давидомъ, братомъ Симона. Онъ пріхалъ немедленно, вызванный телеграммой въ самый вечеръ ареста Симона. Давидъ былъ на три года старше брата, высокій, широкоплечій, съ энергичнымъ, характернымъ лицомъ и свтлыми глазами, выражавшими твердую, непреклонную волю. Посл смерти отца, мелкаго часовыхъ длъ мастера, разорившагося въ конецъ, онъ поступилъ на военную службу, въ то время какъ младшій братъ Симонъ началъ посщать нормальную школу. Давидъ прослужилъ двнадцать лтъ и, посл многихъ непріятностей и тяжелой борьбы, почти дослужился до чина капитана, какъ вдругъ подалъ въ отставку, не будучи доле въ состояніи выносить вс гадости и придирки со стороны товарищей, которые не могли простить ему еврейскаго происхожденія. Съ тхъ поръ прошло пять лтъ; Симонъ женился на Рахили, увлеченный ея красотою, а Давидъ остался холостымъ и съ неутомимой энергіей принялся разрабатывать громадный участокъ песку и камня, считавшійся совершенно бездоходнымъ. Участокъ принадлежалъ богатому банкиру Натану, милліардеру, который съ удовольствіемъ отдалъ въ аренду на тридцать лтъ за дешевую цну весь этотъ безплодный участокъ своему единоврцу, поразившему его яснымъ умомъ и крайнею работоспособностью. Такимъ образомъ Давидъ началъ составлять себ хорошее состояніе; онъ уже заработалъ въ три года около ста тысячъ франковъ и находился во глав обширнаго предпріятія, которое поглощало все его время.

Тмъ не мене онъ ни минуты не задумался и, поручивъ все дло десятнику, которому безусловно доврялъ, пріхалъ немедленно въ Мальбуа.

Посл перваго разговора съ Маркомъ онъ вполн убдился въ томъ, что его братъ не виновенъ. Онъ, впрочемъ, ни минуты не сомнвался, что подобный поступокъ фактически не могъ быть совершенъ его братомъ, котораго онъ зналъ, какъ самого себя. Увренность въ его невинности сіяла передъ нимъ такъ же ярко, какъ полуденное солнце юга. Несмотря на свое спокойное мужество, онъ выказалъ много осторожнаго благоразумія, боясь повредить брату и вполн сознавая, сколь опасна для ихъ дла всеобщая непопулярность евреевъ. Поэтому, когда Маркъ сообщилъ ему свое подозрніе, что гнусное злодйство совершено никмъ инымъ, какъ однимъ изъ капуциновъ, Давидъ старался успокоить его горячее негодованіе и посовтовалъ пока придерживаться того предположенія, что убійцей былъ какой-нибудь случайный бродяга, вскочившій въ окно. Онъ боялся возбудить еще больше общественное мнніе недоказаннымъ подозрніемъ; онъ былъ увренъ, что вс партіи соединятся въ одно, чтобы уничтожить ихъ, если они не смогутъ доказать свое обвиненіе точными данными. Пока для блага Симона слдовало поддерживать въ умахъ судей предположеніе о случайномъ бродяг, которое было высказано всми въ день открытія преступленія. Это могло временно служить отличной операціонной базой, потому что капуцины, конечно, были слишкомъ осторожны и слишкомъ хорошо освдомлены, и всякая попытка къ ихъ обвиненію несомннно только ухудшила бы положеніе обвиняемаго.