Истина стоит жизни

На полях под отвесными лучами солнца сверкали коричневато-черные спины не знающих устали земледельцев. Еще чаще, чем в Карагуэ, встречались и еще лучше были возделаны банановые рощи, где на огромных прямых стеблях со свисающими, как скатерть, до самой земли широченными, мягкими нежно-зелеными листьями висели гроздья по сотне плодов. Дикая финиковая пальма росла на склонах и у дороги, перелески на холмах и лощинах поражали необычайно высоким для Африки ростом деревьев. Насаждения кофейного дерева украшали усадьбы поселян и порой покрывали целые склоны, у дверей хижин были навалены груды кофейной вишни, и чуть не каждый из частых прохожих, коротая время в пути, жевал кофейные зерна. Травы в долинах поднимались выше человеческого роста, а на сухих склонах, среди редкой колючковатой травяной поросли, топорщились высокие кактусы и раскидистые мясистые алоэ, дающие длинные прочные нити для сшивания шкур, нанизывания украшений и множества других надобностей.

Баганда[24], по-видимому, отличались особой любовью к собакам. Возле каждой хижины грелась на солнце или играла с ребятишками какая-нибудь короткошерстая дворняжка, собаки сопровождали многих пешеходов, и даже некоторые из солдат, присланных за Спиком, вели на веревке собак, приобретенных в Карагуэ, а через ручьи и болота бережно переносили их на руках.

Рослые, красиво сложенные, с приятными чертами лица баганда удивляли не меньше, чем их цветущая страна. Одетые в опрятные мбугу очень тонкой выделки или в козьи шкуры, они держались прямо, ходили ладной пружинистой походкой. Каждый вид общения — приветствие, обращение с просьбой, принесение благодарности — был сопряжен у них с твердо установленной и по отношению к старшим неукоснительно соблюдаемой церемонией, заключавшейся в неоднократном повторении различных телодвижений и узаконенных фраз.

Вдалеке от резиденции кабаки, между Кагерой и Катонгой, большими реками, впадающими в Ньянцу с запада, обычаи были посвободнее; но чем ближе к столице, тем строже соблюдали баганда свои ритуалы, и даже солдаты царского эскорта, веселые молодые парни, становились все более сдержанными. В поведении селян все заметнее становилась робость, приниженность. При подходе отряда Спика, о котором залихватской дробью возвещали двигавшиеся впереди барабанщики, жители деревень отходили от изгородей и прятались в хижинах, а потом стали вовсе убегать прочь, оставляя на произвол судьбы свои огороды и имущество.

— Почему они бегут от нас? — спрашивал недоумевающий Спик старшего офицера конвоя Маулу.

— Таков обычай, — уклончиво отвечал царский слуга, становившийся по мере приближения к столице все более высокомерным и официальным.

Но Спик продолжал допытываться, и Маула, наконец, дал вразумительный ответ:

— Простолюдинам запрещено поднимать глаза на царского гостя. Тот, кто посмотрит на тебя, рискует поплатиться жизнью.

— Что за вздор! — удивился Спик. — Пускай себе смотрят, меня от этого не убудет…

— Таков указ кабаки, — сухо оборвал его Маула. — В нашей стране не принято перечить воле правителя.

В деревнях, покинутых жителями, бежавшими подальше от греха, все становилось достоянием Маулы и его отряда — козы, домашняя птица, бананы, сладкий картофель, банановое вино, кофе, табак, зерно и прочие припасы, хранившиеся в каждом доме в плетеных сумках, которые висели на стойках, поддерживающих кровлю. Солдаты пользовались этим поневоле щедрым гостеприимством без малейшего стеснения: кто же посмеет подать жалобу на царских слуг? Спик по возможности удерживал людей своего собственного отряда от слишком ретивого подражания воинам Маулы, но решительных мер принимать не смел: в чужой монастырь со своим уставом не суйся…

После переправы через широкое, скрытое в густых зарослях тростников и осок, рогоза и папируса устье Катонги, расположенное у самого экватора, путь лежал уже не на север, а на восток. Когда до столицы оставалось каких-нибудь два-три перехода, караван остановился на отдых в Нгамбези, бо гатом и красивом селении. Деревни в Буганде назывались именем основавшего их или завладевшего ими феодала, чье право на землю было даровано или подтверждено указом кабаки; но потом, когда поместье переходило в руки наследников, за ним из уважения к предку могло сохраняться прежнее название…

Нгамбези не вышел навстречу Спику — признак того, что он принадлежал к числу высокопоставленной знати, а лишь приказал отвести гостю большую чистую баразу, круглую хижину под конусообразной крышей. Однако как только истекло приличествующее время, Нгамбези сам явился к Спику с визитом. Это был высокий, полный, но подвижный старик с двумя небольшими кустиками курчавых седых волос на бритой голове, которые свидетельствовали о его высоком общественном положении. Вместе с ним пришли его взрослые сыновья и несколько жен. После церемонных приветствий все уселись на землю перед баразой Спика, последний же велел подать себе железный раскладной стул, неизменно вызывавший восхищение всех африканцев. Позади разместилась свита: Бомбей, сержант Барака и переводчик Насиб.