Истина существует. Жизнь Андрея Зализняка в рассказах ее участников

И вот в таком виде я прихожу на зачет к Зализняку, и голова совершенно не варит. Он мне дает какой-то текст. А он принимал зачет с Леной Гришиной [45] и еще, я не помню, с кем. И меня Лена спрашивала. А как потом выяснилось, ему что-то Борис Андреевич [Успенский] рассказал про меня, и он захотел со мной пообщаться. И вот он из рук Лены меня взял и со мной разбирал текст.

А.К. Поливанова и А.А. Зализняк; 1966 год

С этим текстом вышла вообще, я бы сказал, мистическая история. Я уже после его смерти понял, что это был тот самый текст, который он разбирал на последней лекции в декабре прошлого [2017] года, тот же самый фрагмент из Афанасия Никитина! Там было такое хитрое — а на самом деле вполне обычное для этого времени — употребление ятя, когда под ударением употребляется «ѣ», а без ударения заменяется на «е». И он очень хотел, чтобы я вычислил эту закономерность. Я ее вычислил, но говорю: «Вот там же написано „стрéлами“ с „е“!» А фокус в том, что ударение было «стрелáми», так что это все правильно было. Как раз довести человека до понимания и увидеть просветление, наступающее от этого понимания, — вот это он очень любил!

— Я познакомилась с Андреем 17 августа 1962 года, в канун своего поступления в университет, — рассказывает Анна Константиновна Поливанова. — Знакомство было смешное, но это, конечно, про меня, а не про него. Я познакомилась с ним на вступительном экзамене по математике. У нас был устный, я понятия не имела, кто есть кто, я опознала Шихановича [46] — и еще какие-то люди. И я загадала, что, если вот этот мальчик будет у меня принимать экзамен, то я получу пять. А потом загадала, что, если этого мальчика зовут Андрей, потому что я была влюблена, как и все девушки, в Андрея Болконского, то я получу пять и поступлю в университет. Оказалось, что он принимает у меня экзамен, и его зовут Андрей. Потом Успенский меня познакомил с ним. Я знала, что Зализняк ведет занятия на третьем курсе ОСиПЛа, что-то вроде «Введения в структурную типологию». Ну, каждое слово заставляло меня дрожать, как от музыки. Я подглядывала в щелку в буквальном смысле слова. Но нехорошо же все время смотреть, а идти туда казалось неприличным, это все-таки для третьего курса, и вообще, я же не выскочка какая-нибудь. А Успенский приглашал меня на прогулки по городу. Типа: «Если хорошо себя будешь вести, то пойдем. Будешь мышкой молчаливой идти рядом со мной и Андреем. Мы с Андреем погуляем по городу и в книжные магазины походим, а ты можешь слушать, о чем мы разговариваем. А потом в книжном магазине — ну, как мальчику мороженое — мы тебе купим книжечку, которую ты попросишь». Ну, я, конечно, помню все книжечки, которые я просила. И точно ответить надо, не опозориться, не попросить книжку, про которую тебе скажут: «А зачем тебе это? Ты же все равно ее никогда не прочтешь!» Как мой дед ответил своей маме. Он выпустил книгу и написал: «Матери моей посвящается». А мать ему сказала: «Густав, а что же ты мне книжку свою не подарил?» Он такой: «Мама, ну, вы же ее никогда не прочтете!» Она сказала: «Прочесть — не прочту, а в гроб с собой положу!» Так вот, страх, что он мне скажет: «Что ты берешь себе книжку, которую никогда не прочтешь?» — был очень силен, но иногда я считала, что вот это я могу. Например, книжечку Соминского о математической индукции я так приобрела.

— Я к Зализняку попала в 1997 году, в октябре, — рассказывает Изабель Валлотон. — Он преподавал нам в Женеве только на старших курсах. Даже не помню официальное название курса, но практически у нас был древнерусский — общий курс, потом семинар, посвященный грамотам.

Я была абсолютно незнакома с лингвистикой. Вообще-то я хотела больше стать скорее историком, чем филологом. Но надо было какой-то иностранный язык выбирать, и я взяла русский.

Барбара Профетá, которая в это время писала диплом у Зализняка, а до этого была год в Москве, взяла меня за руку: «Мы сегодня идем на Зализняка, сегодня первое занятие!» И я понимаю, что это человек интересный, не как все наши профессора. С виду скромный дядя в полосатой рубахе, с веселыми глазами, и он нам сразу дал — ну, как в его стиле — древнерусскую грамматику в таблицах, там три страницы, и мы стали разбираться. Он нам все подавал таким образом, как будто для семилетнего ребенка, но при этом никогда не давал чувствовать, что мы семилетние дети. И он всегда необыкновенно радовался, когда мы сами что-нибудь там хоть маленькое, но нашли.

Я только потом поняла, какой это был подарок — вот эти занятия с Зализняком. Никто не подозревал, что на самом деле Зализняк — великий человек. Потому что тогда нам всем казалось, что вот это и есть лингвист, норма. И только потом осознали, что это не так и какой величайший подарок — с ним так много времени сидеть и разбирать новгородские грамоты.