Истина существует. Жизнь Андрея Зализняка в рассказах ее участников

Мы с ним подружились. Я поняла, что он удивительный человек, когда он заболел гриппом. Это было в декабре, он был там один. Мы, западные люди, если у нас грипп, мы чего — выходим на улицу, будем всех заражать и жить, как будто не болеем. А он, как настоящий русский человек, лежал дома. Лежал дома, и надо было ему что-нибудь приносить. У него была температура 39 градусов. И я принесла что-то. Он очень издевался, что я принесла ему запас на три недели, очень надо мной тогда смеялся. Уже, естественно, он вел себя совсем не как профессор, а как нормальный человек. Говорит, например: «Звоните мне в девять часов вечера». А мне неудобно звонить. Тогда он сам звонит в девять и говорит: «Что же вы, пропустили время, давайте поговорим!»

— Вот вы преподаете уже столько десятилетий, — говорит Зализняку В. А. Успенский. — Как вы оцениваете нынешних студентов по сравнению с теми? Как студенты: улучшаются, ухудшаются или то же самое?

ААЗ: Я как-то очень с удовольствием смотрю на студентов — и тех, и этих. Никакого ухудшения в подготовке я не замечаю. Ну, дело в том, что я, конечно, не со всеми студентами знаком.

У меня несколько есть концентров. Есть люди, которых я знаю лично, с ними разговариваю вне аудитории. Есть следующий концентр, они там отвечают, я их тоже знаю. Есть такие, которые сидят там где-то, заднескамеечники. Про них мне трудно сказать что бы то ни было. Но про первый, второй, третий концентр… Первый концентр обычно состоит из людей классных. Практически я избалован тем, что на каждом занятии есть три-четыре человека, которые на любой вопрос ответят. И даже если вызвать к доске без подготовки, будет все равно неплохо. Если уж на то пошло. Я обычно все-таки не дохожу до того, чтоб мне вызывать приходилось, почти всегда находятся волонтеры.

Потом второй концентр. Они не так уверены в своих силах, но тем не менее и там неплохо.

Но я, самокритично относясь к себе, понимаю, что я, конечно, нахожусь в таком ненормально хорошем положении для преподавателя, потому что я не веду обязательных занятий. Я когда-то их вел, и это было сложно. Я веду занятия, на которые идут только добровольцы. И я уверен в том, что они пришли не почему-нибудь, а потому что им хочется. Это так избаловывает прекрасно!

У меня один случай был за годы, когда на зачет пришла девица, которая была не из этой категории. Я помню. Она хотела получить зачет, услышав от кого-то, что этот преподаватель никаких плохих отметок не ставит. Она ничего не знала решительно, и я испытал такое совершенно редкостное ощущение, что я имею дело с человеком, который совершенно не похож на тех, которые всегда ко мне приходят. Я всегда вижу, что это некоторое живое желание и интерес. А тут она пришла, действительно ничего не знала, более-менее на все так…

ВАУ: Ну, и как: поставили зачет?

ААЗ: Я не знал, что делать, действительно. Потому что — возиться с тем, чтобы ставить ей незачет, или… Как вообще с ней? В общем, было непривычно. Я знаю, что преподаватель-профессионал уже знает, как тут быть, у него уже есть опыт какой-то, жесткость в этих случаях. У меня нету. Поэтому я в конце концов придумал ей единственное наказание. Все-таки я понимал, что как-то мне надо… нехорошо она со мной поступила. Я ей сказал: «Ну, вы, наверно, понимаете, что ничего не знаете? Но я поставлю вам зачет, потому что мне очень противно ставить незачет». Она ушла. Ну, собственно, с ней история закончилась.

ВАУ: А наказание-то в чем?

ААЗ: Ну, если б вам бы это не было наказанием, что вам сказали, что ничего не знаете…

ВАУ: Так она сама знает, что ничего не знает!

ААЗ: Ну ей, наверно, не хотелось выслушать это от меня. Мне так кажется.

ВАУ: Ну-ну.

ААЗ: Нет, ничего. Кроме того, что дальше я уже стал обсуждать это со своими друзьями, что вот ведь — пошла и довольна, что сделала то, что хотела, то есть получила даром зачет. И мне мудрая Гришина, с которой я разговаривал, сказала: «Да? Вы уверены? А вы можете быть уверены, что она не сидит сейчас в темном углу и не рыдает?» Где правда, я не знаю.

— Уже в аспирантуре, — рассказывает Максим Кронгауз, — меня как аспиранта привлекли к проверке сочинений. Я рассказывал Андрею Анатольевичу о том, как мы проверяли сочинения в МГУ, и он чрезвычайно удивлялся этой, казалось бы, простой процедуре. В частности он меня спросил: «И вы действительно ставите им оценки?» Для него это явно была проблема — какой-то оценкой решить судьбу человека. Я объяснил, что двойки и пятерки мы ставим крайне редко и это требует какой-то перепроверки, а тройки и четверки, как правило, судьбу не решают. Но вот тем не менее это было очень показательно: для него было трудно поставить оценку. И мы знаем это по студенческим нашим годам — Андрей Анатольевич практически не ставил плохих оценок. Может, они и были, но мне, по крайней мере, такие случаи неизвестны. То есть он избегал вот этого категорически. Преподаватель он был всегда блестящий, но его интересовали беседы с теми, кто его слушает, а тех, кому эта тема неинтересна, он, скорее, не замечал.