Истина существует. Жизнь Андрея Зализняка в рассказах ее участников

ААЗ: Правильно. Но мне не объяснили, что надо подать такую-то бумагу, мне сказали, что надо бежать вон из этого заведения! Это совсем другое дело, чем подать семь бумаг.

О том, что мне нужно бежать, это у меня было такое понятие. О том, что за мной будут гнаться семь бумаг в одну сторону и двенадцать в другую — всего этого я, для простоты скажем, не понимал.

ВАУ: Да. Да. Я с интересом смотрю, какую большую эволюцию вы прошли с тех пор.

ААЗ: Да, с тех пор я уже понимаю, что ваш вопрос, ушел ли я, принят ли я, означает огромное количество бумаг, а тогда ни тот, ни другой вопрос этого для меня не означал.

…И таким поигрывая чем-то, ручкой, что ли, Самарин, посматривая на меня сверху вниз: «Ну что, Зализняк? Ушли от нас?» Я что-то такое промямлил, что вроде, мол, да. Ну, и дальше была театральная такая сцена, потому что Роман Михайлович Самарин — большой театральный мастер и он не жалел себя и одному зрителю продемонстрировать такой театр, чтобы тот не забыл. Я и не забыл эту сцену: «Ну, кто там в вашем Институте славяноведения директор? Молодцов?»

Надо сказать, что это был регулярный прием Самарина: он называл Удальцова только Молодцовым, иногда и публично. Это любимая его была ошибка. Раскрыл какой-то справочник, быстренько нашел телефон, на моих глазах очень торжественно навертел номер…

ВАУ: Действие происходит в старом университете.

ААЗ: В старом университете, в кабинете Самарина, в круглой угловой комнате, около второй аудитории.— «Иван Иваныч? — как-то его быстро соединили. — Самарин Роман Михалыч! К вам принят на работу такой-то?» Пауза. «Ах, так, Иван Иваныч». Пауза. «Ах, так, Иван Иваныч. Это недоразумение, Иван Иваныч. Благодарю вас, Иван Иваныч». Трубка кладется на рычаг. «Ну, что ваш Иван Иваныч? Хороший у вас новый начальничек!» Я, сами понимаете, в каком положении сижу. Он встал в театральную позу и сказал: «Ну, а теперь я все-таки вас отпускаю. Идите!» Так кончился разговор.

Надо сказать, что Самарин до этого ко мне благоволил. Так что это, по-видимому, сказалось. После чего я, видимо, какие-то там бумаги оформил.

ВАУ: В университете?

ААЗ: В университете совершенно не помню… Нет-нет, в Институте славяноведения.

ВАУ: И вас взяли?

ААЗ: Вот именно, какие-то бумаги, а после этого меня взяли даже в вашем смысле.

ВАУ: А почему взяли непонятно.

ААЗ: Почему взяли? Почему взяли непонятно? Ну, как вам сказать? У них было в институте какое-то количество людей, на которых они рассчитывали, что они будут хорошо сочинять научные сочинения. Год еще был неплохой, 1961-й. Рекомендация Топорова все-таки звучала. Нет, это мне не кажется удивительным. Ну и потом, вроде скандала нет — ну и ладно. Дело в том, что мне не успели повесить официальное черное клеймо, я действительно ушел быстро.

ВАУ: Именно потому что вам сказали? Нет, эта фраза: «Отпускаю!» — это очень сильная фраза. А то бы — «мы сейчас вас выгоним!».

ААЗ: Ну еще бы! Совершенно точно. Нет, я согласен: Самарин поступил со мной прекрасно. И театр был хорош.

ВАУ: Как в последнем свидании Татьяны и Онегина, она ему сказала: «В тот страшный час вы поступили благородно».

«Это был оазис какой-то»

— Он ушел в Институт славяноведения, — рассказывает Светлана Михайловна Толстая. — Его туда взял Бернштейн. Это еще до создания сектора структурной лингвистики. Это был лингвистический, очень большой — наверное, человек двадцать пять там было — сектор в Институте славяноведения. Такой же большой был сектор литературоведения и еще больше сектор, даже несколько отделов — тогда они секторами назывались все — исторических. А вот этот лингвистический был единственным, им руководил Бернштейн. Он руководил всем этим направлением — славистикой, которая была полностью разгромлена в 1930-е годы, и ему надо было это как-то восстанавливать, он должен был какие-то направления выстраивать.

Бернштейн, конечно, знал уже по университету, слышал и видел Зализняка, и с удовольствием его взял. Он действительно собирал какие-то силы и иногда очень успешно это делал, несмотря на все чудовищные препятствия. Даже страшно сказать, что приходилось преодолевать! Ну вот, например, он взял Иллича-Свитыча [52] и взял Дыбо [53]. Они тогда были совсем молодыми, не кандидатами наук — вообще никем! Хотя Свитыч все-таки был учеником Бернштейна по университету, а Дыбо вообще бог знает откуда приехал, какой-то бездомный, вообще странный, и тем не менее Самуил Борисович [Бернштейн] почувствовал в них то, чем они были на самом деле.

Алексей Шмелев: Некоторые вещи у Зализняка тоже были подражательными, например, не носить галстук, — так было у Топорова, и я тоже так делал, — быть в пиджаке, но без галстука. Ему было приятно, что можно не носить галстук.