Истина существует. Жизнь Андрея Зализняка в рассказах ее участников

А я считаю, что это неправильно. Что раз я попросил его, должно быть так. Что за все мои заслуги имел право требовать вот это.

— Это был его звездный час, Успенского, — говорит Елена Викторовна Падучева. — То есть для него это тоже было событие.

«Книга эта совершенно гениальная»

— Андрей Анатольевич как работал вообще? — спрашиваю я Е. В. Падучеву. — Он когда работал, это все остальные ходи на цыпочках или что?

— Да нет. Как-то он вот в этом смысле не был придирчив. Но на самом деле здесь уже была возможность… Я не помню, чтобы он работал.

Вот какое памятное место было. Когда он книгу писал. Я не помню: или это была диссертация, или это была книга «РИС» [78], в общем, вот это сочинение. Он уехал куда-то на Украину, на «Москвиче» — «Москвич» уже был — в глухое место, сейчас забыла.

— К кому-то или просто в никуда?

— В никуда, в никуда. Снял комнату с пишущей машинкой и там работал. Вот как-то все-таки ему нужно было, видимо, при нашей неустроенности квартирной. Двухкомнатная была квартира на Тухачевского.

— Папа мне рассказывал, что в этой глухой украинской деревне на него донесли, — вспоминает Анна Зализняк, — что вот приехал какой-то странный тип и строчит чего-то на машинке — наверное, шпион! Он был очень этим травмирован.

— А потом, дальше, — продолжает Елена Викторовна, — здесь у него уже были вполне приличные условия для работы.

Я помню, что я что-то такое Жолковскому [79] отвечаю на вопрос, над чем работает сейчас мой муж. Почему-то мы случились попутчиками. И я ответила: «Он кончил все свои дела и поехал к приятелю на дачу». То есть у меня было основное впечатление вот такое: что он к приятелю на дачу поехал, понимаете?

— Папа долгое время работал лежа, — рассказывает Анна Зализняк. — Когда он писал, у него такая была подставка для листов бумаги, которая называлась «шкура», — твердая, картонная, бывшая обложка какой-то детской книжки. И вот он лежал на своем диване и писал, лежа на спине. Много-много лет так было. А потом, когда появился компьютер, он уже работал, сидя за столом, собственно, до самого последнего момента.

— А все остальные должны были как себя вести, когда он работает?

— В смысле — как?

— Ну, были какие-нибудь установки, типа «не шуметь, не входить, не отвлекать»?

— Нет, такого не было. Не было никогда такой идеи. Единственное, что нужно было делать, это не звать его к телефону, когда звонит незнакомый голос. И это, в общем, соблюдалось. Сам он к телефону вообще никогда не подходил, кроме каких-то исключительных обстоятельств.

— Вообще работал он очень легко, мог и день, и ночь, — вспоминает Борис Андреевич Успенский. — Я вот тоже мог тогда даже и ночью работать, но я это делал как-то натужно, что ли. А он мог работать, работать, а потом месяц вообще ничего не делать. В отпуске, например. Ну, в отпуске мы все не работаем, но он мог и дома вот так: взять — и месяц ничего не делать совсем.

— Он был настолько трудолюбив, что это даже не черта, а просто такое жизненное свойство, — рассказывает мне Леонид Александрович Бассалыго. — Он всегда работал. Он был увлекающейся натурой, бесспорно. Никакого сомнения нет. Увлекающийся и восторженный такой, пожалуй.

— Моцартианское начало в Зализняке очень высоко, — говорит Николай Перцов. — Я помню, что в середине 1960-х годов я видел Зализняка в университетском дворике, часами проводящего время в прогулках и разговорах. «Как же он вообще успел сделать „Русское именное словоизменение“, — подумал я в совершенном ошеломлении, — когда человек так свободно распоряжается своим временем?» Это невероятно: лучезарный свободный Моцарт — и при этом «Русское именное словоизменение»!

Нам еще предстоит разгадывать загадку Зализняка: как в одном человеке соединяется такое воздушное моцартианское отношение к жизни и такая кротовья работа, такая нужная. Удивительное соединение таких полярностей в одном человеке.

«Кандидатская диссертация А. А. Зализняка называлась „Классификация и синтез именных парадигм в русском языке“, — пишет в некрологе Светлана Михайловна Толстая. — В 1967 году диссертация была издана в виде книги „Русское именное словоизменение“, сразу же ставшей классикой русистики».

— Что вы сейчас скажете о вашей книге «Русское именное словоизменение»? — спрашивает Владимир Андреевич Успенский Зализняка. — Что вы думаете сейчас?

ААЗ: Ничего не думаю.