Истина существует. Жизнь Андрея Зализняка в рассказах ее участников

— Он вообще старался не проявлять, особенно на первых порах, свои чувства, свое отношение к чему-то, — вспоминает Елена Александровна Рыбина. — И вот еще тоже первые годы, когда была общая столовая, когда появлялись некоторые люди в экспедиции, — нормальные, хорошие люди, киношники какие-нибудь или археологи старшие, которые в Новгороде бывали, Зализняку с ними не очень комфортно было в общении. И я у него была такой стеной, закрывая, так сказать, общение. Вот очень хорошо помню, как сидим за длинным столом в столовой — я обязательно должна была сидеть с той стороны Зализняка: то есть он, потом я, а дальше уже все остальные.

«Отрыв от земли при взлете»

«Похоже на то, что „дальние страны“ мне дороже, чем гайдаровским ребятам в 11 лет», — написал Зализняк маме из Парижа 25 марта 1957 года.

На вопрос, что Андрей Анатольевич любил больше всего, Анна Зализняк отвечает:

— Он любил прогулки по Европе. Он вообще любил путешествовать, любил смотреть, как и я. Смотреть по сторонам. Чтобы пейзаж менялся за окном. Смотреть на ландшафт. Вот когда построили МЦК, мы с папой — я ему предложила — проехали по всему кругу. Мы смотрели, где проходит эта дорога и что там. Это было очень увлекательно. Папа вообще очень был увлечен этой стройкой. Даже ходил специально смотреть на нее с моста.

«В конце 1980-х годов прошлого века, когда рухнул „железный занавес“ и поездки за границу стали свободными, Зализняк часто и подолгу бывал в Европе. Его ежегодно приглашали читать лекции как разовые, так и в течение семестра в университетах Швейцарии, Германии, Италии, Франции. Он был штатным профессором Женевского университета. Так же, как и в свое первое пребывание в Европе, А.А. вел записи, — пишет Елена Рыбина в предисловии к книге А. А. Зализняка „Прогулки по Европе“. — Возвращаясь из поездок, он часто делился своими впечатлениями, вспоминал и свое пребывание в Париже в 1950-е годы. А случалось с ним всякое. Поскольку А. А. ездил в Европу и передвигался по ней только на поездах, часто со многими пересадками, нередко в его путешествиях происходили разные казусы, иногда ситуации бывали драматичными, но обо всем А.А. рассказывал с присущим ему чувством юмора, легкой иронией».

Запись Зализняка от 14 февраля 1990 года:

Флоренция. Сегодня в 16 часов мне предстоит делать свой доклад (о берестяных грамотах). Когда заранее обсуждали с Франческой [99] язык, она сказала: «По-русски не очень хорошо — там будут не только слависты». Я предложил французский. «Ну кто же у нас сейчас знает французский, — сказала Франческа, — разве что какие-нибудь старые дамы». — «Ну, тогда английский». — «Английский, конечно, можно. Но у нас все-таки не очень любят слушать доклады по-английски. По-итальянски всем было бы приятней». И вот я взялся (еще во Франции) за амбициозную задачу изготовить письменный текст доклада по-итальянски. Сидел с плохоньким франко-итальянским словарем, с трудом отысканным в Эксе.

<…> Как условились, я зашел перед докладом к Франческе, чтобы идти на доклад вместе. Они дает мне последние наставления: «Единственное, что важно, — чтобы доклад был не дольше 50 минут; 51-й минуты не должно быть». <…> Трудно представить, какой меня охватил ужас. Я как-то совсем забыл обсудить вопрос о длине доклада и подготовил текст на добротную студенческую пару — часа на полтора, если не два. И вот я узнаю об этом страшном лимите за пятнадцать минут до начала. Как быть? Обрубить не глядя весь конец, когда кончится время? Выкидывать целые страницы из середины? Пытаться сокращать на ходу каждую фразу? Так ничего и не решив, оказался уже перед слушателями.

Положил перед собой часы и начал читать написанный текст. Стресс с каждой фразой нарастал — от ощущения, что я загоняю себя в ловушку. Бессознательно стала увеличиваться скорость. Чувство погони не отпускало. А у меня все еще даже не перевернута первая страница! И вдруг в какой-то момент осознал, что уже не иду по письменному тексту, а говорю что-то от себя. Это было похоже на отрыв от земли при взлете — только момент отрыва я от волнения не заметил. И дальше этот неустойчивый полет продолжался, причем все время с той же подхлестнутой скоростью — уже не потому, что боялся не уложиться, а от инстинктивного чувства, что останавливаться и даже замедляться нельзя, что от паузы чудо может исчезнуть.

ААЗ разбирает оборот грамоты №724, которая была найдена в 1990 году; июль 1991 года.