«Сэр Джайлз, а ты уже старик, —Сказал я. «Да! – ответил он.С улыбкой грустною поник,В сплошных морщинах, иссушен.– «На бацинете острияМне смяли – сделали салад[111],Хоть шею трут его края;Но бацинет был кривоват».Смотрел он долго на костёр:– «И ты, сэр Джон, в руках зимы;(Он был и грустен, и хитёр),Как видишь, износились мы».Въезжают рыцари во двор,Глядят надменно; лишь мой лордИ леди свой смягчили взор,Мой старый меч служить им горд.(Миледи! Не застынет кровьОт слова этого во мне).– «Джон, правда ль, что напали вновьВойска неверных, и втройне,И что Венеция платитьДолжна в морях восточных дань?»[112]– «Да, и Распятье повалитьПосмела там злодеев длань;Константинополь может пасть[113].Но это – трогает слегка.Не мелочь – лишь старенья власть;Я думал, всё здесь – на века,Но каждой вещи срок дан свой».Вновь герцог средь людей своих,Он дремлет, гордой головойОдежд коснувшись золотых,Но был бледнее, чем вчера;С ним – герцогиня, быстро к нейПришла осенняя пора.От счастья голова сильнейМоя кружилась, как узрелЯ леди в те былые дни;Но блеск волос не потускнелЕё – чуть пепельны они.В глазах не стало глубины,В них будто серое стекло,Для поцелуев не годныНи впалость щёк, и ни чело.Иссохли губы, много летСупруга герцога она,Лобзаний слёзных больше нет,Как в те былые времена.Исчезла цепкость милых рук,Они так вялы, и лежатНа шёлковых подушках вкруг,Расшитых яблоками в рядЗелёными, их поместилНа щит свой герцог, мой сеньор.И лик её когда-то былСвежее, чем апрельский бор.Ушло всё это; не видатьПоходки трепетной её,Но царственна, прекрасна стать.Она, как лилии копьё,Увядшей, летней, вдруг меняПронзила этим вешним днём:Когда цветы – что звёзды дня,Чудесно пенье птиц кругом.Она однажды, я узнал,Его, лобзая, обняла,Потом в ней шаг его звучал,Как в праздник все колокола.Быть может это всё – мечта,Что жизни подлинной претит,Иль рай потерянный, тщета.Страсть слабую не тронет стыд.