Истины в моем сердце. Личная история

Я прошла по коридору в вестибюль и поздоровалась. За последние несколько недель это случалось уже не в первый раз. Не в первый раз приходила женщина и заявляла: «Мне надо поговорить с Камалой. Я буду говорить только с Камалой». Я знала, зачем пришла эта женщина. Это была мать убитого ребенка.

Женщина чуть не рухнула в мои объятия. Она была абсолютно внутренне опустошена. Ее переполняли скорбь и мука. И все же ее присутствие здесь было свидетельством силы. Она пришла ради своего ребенка, которого потеряла, – молодого человека, застреленного на улице. Прошло уже несколько месяцев со дня смерти ее сына, а убийца все еще разгуливал на свободе. Дело об убийстве сына этой женщины было одним из более чем семидесяти дел, которые не были раскрыты и лежали в полицейском управлении Сан-Франциско, когда я вступила в должность.

Некоторых из матерей, которые потеряли детей, я уже знала, с другими познакомилась во время кампании. Почти все они были чернокожими или латиноамериканками из районов с высоким уровнем преступности, и все они очень любили своих детей. Они собрались вместе и создали группу «Mothers of Homicide Victims». Отчасти это была группа поддержки, отчасти – правозащитная организация. Матери опирались друг на друга, чтобы справиться со своим горем. И они организовались, чтобы добиться справедливости для своих сыновей.

Эти женщины не были уверены, смогу ли я им помочь, но знали, что я по крайней мере встречусь с ними, то есть буквально «увижу их». Увижу их боль, увижу их страдания, соприкоснусь с душой, которая истекает кровью. Прежде всего они знали, что я увижу в них любящих, скорбящих матерей.

Но было и еще кое-что. Когда люди слышат, что ребенок умер из-за рака, погиб в автомобильной аварии или на войне, естественной реакцией людей являются коллективное сочувствие и забота. Однако когда ребенок гибнет вследствие уличного столкновения, реакция общественности часто бывает иной: практически повсеместное пожатие плечами, как будто это вполне ожидаемо. Ужасная трагедия потери ребенка превращается в еще один случай для статистики. Как будто обстоятельства смерти ребенка определяют ценность его жизни. Как будто утрата, которую переживает мать, менее значима, менее болезненна, менее достойна сострадания.

Я проводила женщину до своего кабинета, чтобы мы могли поговорить наедине. Она рассказала, что ее сына застрелили, что никто не был арестован, и никого это, кажется, не волнует. Она описала, как пришла в офис коронера, чтобы опознать тело, как лицо сына все время стояло у нее перед глазами. Рассказала, что оставляла сообщения для инспектора отдела убийств, предлагая возможные зацепки, но так и не получила ответа. Ничего не произошло – казалось, ничего и не происходит, и она не могла понять почему. Она схватила меня за руку и посмотрела прямо в глаза. «Он так много значил для меня. И сейчас по-прежнему много значит».

«Для меня тоже», – заверила я ее. Его жизнь должна была иметь значение для всех. Я велела своей команде как можно скорее собрать весь отряд инспекторов по расследованию убийств в конференц-зале. Я хотела знать, что происходит по всем делам.

Инспекторы явились, не зная, чего ожидать. В то время я не знала, что окружной прокурор обычно не вызывал их к себе. Одного за другим я попросила их проинформировать меня о состоянии нерасследованных дел об убийствах и потребовала подробно рассказать о том, что они собираются сделать, чтобы помочь нам добиться справедливости для семей потерпевших. Вопросы были резкие, и я сильно давила – как я позже узнала, сильнее, чем они ожидали. Мой тон их разозлил. Но это было правильно, и это нужно было сделать – независимо от того, поступал ли кто-либо так раньше.

Они всерьез восприняли мой призыв к действию. В течение месяца после встречи полицейский департамент начал новую кампанию, нацеленную на то, чтобы попытаться убедить свидетелей сделать шаг вперед. И со временем нам удалось сократить число нераскрытых убийств на двадцать пять процентов. Не каждое дело можно было раскрыть, но мы старались изо всех сил, чтобы все, что могло быть раскрыто, было раскрыто.

Некоторых удивила моя беспощадность. А другие, как мне известно, задавались вопросом, как я, чернокожая женщина, могу поощрять работу «машины», которая сажает за решетку все больше молодых цветных мужчин. Нет никаких сомнений в том, что система уголовного правосудия имеет серьезные недостатки, что ее работа основательно нарушена. И мы должны с этим разобраться. Нельзя игнорировать боль матери, смерть ребенка и тот факт, что убийца все еще ходит по улицам. Я считаю, что для людей, совершающих серьезные преступления, должны существовать серьезные наказания.