Истины в моем сердце. Личная история

В Вашингтоне толпа была такой огромной, что растянулась по всему маршруту следования участников, – оживленное море людей в розовых шляпах, людей всех возрастов, рас, полов и разной сексуальной ориентации. Участники шествия несли самодельные плакаты, выражавшие весь спектр эмоций, которые мы все испытывали, – от неверия до решимости, от ужаса до надежды: «На дворе 2017 год. Что за черт?!»… «Я поднимусь!»[57]… «Девочки хотят иметь неотъемлемые права!»… «Достойные люди не боятся равенства!»… «Мы народ!».

Там были седовласые бабушки и студентки колледжей с голубыми волосами, хипстеры во фланелевых рубашках и так называемые футбольные мамочки[58] в пуховиках, малыши в колясках и подростки, наблюдавшие за происходившим с деревьев. Мужчины и женщины шли бок о бок в знак солидарности. Неожиданно в толпе я столкнулась с тетей Ленор, которая заключила меня в свои медвежьи объятия. Она сообщила, что ее дочь Лила, которая в то время была лидером Международного союза работников сферы услуг, тоже сейчас где-то здесь. Они вышли на марш вместе, неся знамя социальной справедливости, которое полвека назад высоко держали Ленор и моя мама, студентки Беркли.

Меня попросили выступить, и когда я поднялась на сцену, то поразилась количеству участников марша, толпа собравшихся не имела конца и края. На марше было так много людей, что сотовые сети не выдержали нагрузки, воздух был буквально наэлектризован. В тесноте люди не могли пошевелиться, но все, казалось, понимали, что марш – это проблеск нового типа сплочения, истинная сила которого еще не испытана.

«Даже если вы не сидите в Белом доме, даже если вы не являетесь членом Конгресса Соединенных Штатов, даже если вы не управляете корпорацией, у вас есть власть. Мы народ, и у нас есть власть! – объявила я собравшимся. – И нет ничего более могущественного, чем группа решительных сестер, которые выходят на марш вместе со своими партнерами, со своими решительными сыновьями, братьями и отцами, отстаивая то, что мы считаем правильным!»

Я говорила о женских проблемах – вернее, о том, что я считаю женскими проблемами: об экономике, национальной безопасности, здравоохранении, образовании, уголовном правосудии, изменениях климата. Я говорила, что если вы женщина-иммигрантка и не хотите, чтобы ваша семья была разорвана на части, то вы знаете, что иммиграционная реформа – это женское дело. Я говорила, что если вы женщина, которая отрабатывает студенческие кредиты, то вы знаете, что тяжелое бремя долгов за обучение – это женское дело. Я говорила, что если вы чернокожая мать, которая воспитывает сына, вы знаете, что деятельность Black Lives Matter – это женское дело. «И если вы женщины, то вы знаете, что мы заслуживаем равной оплаты труда с мужчинами и права доступа к медицинскому обслуживанию, а также имеем неотъемлемое, гарантированное Конституцией право на безопасный и легальный аборт». Я утверждала, что вместе мы сильны и нас нельзя игнорировать.

Через несколько дней мы с Дагом сидели в новой квартире в Вашингтоне и ужинали, когда по телевизору показывали последние новости. Президент подписал указ, запрещающий въезд в США гражданам семи мусульманских стран – Ирака, Ирана, Ливии, Сомали, Судана, Сирии и Йемена – сроком на 90 дней. Он приостановил прием беженцев из других стран на 120 дней, а беженцев из Сирии – на неопределенный срок.

Путешественников начали задерживать в аэропортах, не давая им возможности связаться с адвокатами. Семьи были в панике, поскольку их близкие не могли пройти контроль службы безопасности аэропортов. Мне звонили активисты и адвокаты, в том числе Мина, которая металась по аэропортам, пытаясь помочь задержанным. В аэропортах царил хаос.

Я позвонила Джону Келли. К тому времени он был утвержден в должности министра внутренней безопасности. Мне нужно было выяснить, что происходит, и убедиться, что любой задержанный сможет воспользоваться своим правом на защиту. Было много способов, посредством которых министр Келли мог бы проявить свою отзывчивость. Он мог бы открыть общественности информацию, которой владел. Американский народ имел право получить эту информацию, и, имея полномочия в сенатском комитете по внутренней безопасности, я намеревалась добиться ее открытия. В ответ на мои просьбы Келли хрипло произнес: «Почему вы звоните с этими вопросами ко мне домой?» Вот что его волновало больше всего.

Когда разговор был закончен, мне уже было ясно, что Келли не осознает масштабов происходящего. Он обещал перезвонить, но так и не перезвонил. А на следующий день нация разразилась спонтанным протестом, прекрасно понимая, что этот запрет на въезд на самом деле является запретом для мусульман и что трудно найти что-то более противоречащее нашим идеалам, чем этот запрет. Представление о том, что в Америке никогда не будет никакой собственной официальной религии и что правительство не имеет права запрещать деятельность, основанную на какой-либо религии, закреплено Первой поправкой.