Истины в моем сердце. Личная история

Когда Ольга прибыла в Тихуану, ее с детьми принимали в церквях и приютах, пока наконец они не предстали перед пограничным патрулем США. Их отвели в камеру предварительного заключения и велели ждать проверки. Именно тогда у нее забрали детей, без предупреждения и объяснений. Она умоляла пограничников сообщить ей, куда увезли детей. Она предъявила им свидетельства о рождении. Ей нужны были ответы. Отчаянно нужны. Но никаких ответов не последовало. Она знала только, что трех ее дочерей держали вместе, в то время как сын остался один. В конце концов социальный работник соединил ее с детьми по телефону. Дети при этом не смогли точно сказать, где они находятся. Пришлось поверить, что все они в Нью-Йорке. И хотя, по их словам, все было в порядке, было трудно представить, что это правда.

У другой женщины из Гондураса была похожая история. Она тоже бежала из страны, потому что над ней издевались, и забрала с собой восьмилетнего сына Мауро. Ее сына также забрали из камеры без объяснения причин. Сотрудники службы депортации сказали, что он в Лос-Анджелесе, но даже они не были в этом уверены. Она взяла его с собой, потому что думала, что в Соединенных Штатах он будет в безопасности. Но теперь потеряла надежду на лучшее.

Министерство внутренней безопасности заявило, что семьи беженцев, задержанные в пунктах прибытия, не будут разлучены друг с другом. Но когда еще одна женщина из Отай Меса, Морена, покинула Сальвадор и явилась со своими двумя мальчиками двенадцати и пяти лет в центр обработки данных пункта Сан-Исидро, у нее отняли детей. Она заклинала агентов не забирать детей, но безрезультатно. Прошло пятнадцать дней, прежде чем ей удалось позвонить сыновьям, потому что с задержанных брали восемьдесят пять центов в минуту за звонки, а у нее не было денег. Пришлось работать на объекте, чтобы получить немного. Морена трудилась семь дней подряд и получила всего четыре доллара. Ольга проработала двенадцать дней и тоже получила четыре доллара. Когда они пытались сообщить о злоупотреблениях, на них кричали. Женщины рассказали мне, что подвергались словесным оскорблениям от охранников и были вынуждены работать по ночам после долгих дней ожидания решения их судьбы.

Прошло шесть недель, а Морена все еще не могла связаться со своими детьми. Она звонила в учреждение, куда, как ей сказали, их забрали, но никто не отвечал. По ее словам, им разрешалось звонить только тогда, когда дети были на занятиях и не могли общаться. Морена призналась, что не может есть, настолько сильно ее терзает разлука с детьми.

Когда я попыталась поговорить с сотрудниками изолятора, их ответы меня не удовлетворили. Они сказали, например, что видеоконференции с детьми – это услуга, которая предоставляется безвозмездно и в любое время. Они утверждали, что и за телефонные звонки тоже не нужно платить. Однако когда я спросила матерей, знают ли они об этом, те сразу же ответили: «Нет». О возможности видеосвязи они даже не знали. Когда я вернулась в Вашингтон и приняла участие в слушаниях судебного комитета с Мэтью Олбенсом, заместителем директора по принудительной депортации в иммиграционной и таможенной полиции, наш обмен мнениями был весьма откровенным.

Я рассказала Олбенсу, как во время визита в Отай Месу узнала от задержанных родителей, что за выполнение какой-либо работы, такой, например, как мытье туалетов или стирка белья, им платили один доллар в день.

– Вам знакома эта практика? – спросила я.

– Многие из лиц, находящихся под стражей, имеют право подать заявление и работать на добровольной основе, – ответил Олбенс. – Работать не обязательно. Находящиеся под стражей могут работать добровольно, по желанию. Многие решают работать, просто чтобы скоротать время, пока ждут слушания по своему делу или ожидают выдворения из страны…

– Вы считаете, что люди добровольно выбирают чистку туалетов, чтобы скоротать время? Вы это хотите сказать?

– Я хочу сказать, что под нашей опекой находится большое количество людей, которые добровольно участвуют в трудовой программе.

– Чистят туалеты? Сэр, это вы хотите сказать?

– Я не знаю всех задач, которые ставятся перед этими людьми, но повторяю, это добровольно.

Добровольно? Не думаю.

Самый шокирующий ответ во время пребывания в Отай Месе я получила, когда задала сотрудникам изолятора вопрос, который задавали мне многие люди:

– Кто отвечает за процесс воссоединения этих семей?

Несколько секунд они тупо смотрели друг на друга, пока один из них (который, по-видимому, был старше остальных) не ответил:

– Ну, пусть буду я.

После чего он признал, что не имеет ни малейшего представления ни о плане, ни о том, предпринимаются ли какие-либо усилия по воссоединению семей.