Историческая традиция Франции

В конфронтации янсенистов с иезуитами историки отмечают культурно-исторический парадокс. Иезуиты выступали «за экономический и даже интеллектуальный прогресс», но в рамках церковно-монархического государства. Они становились «модерными», но для того чтобы «убить дух модерности» (Анри Лефевр). А янсенисты, прибегнувшие к «устаревшей идеологии» (августинизму), казались тогда «реакционерами». Однако в исторической перспективе обнаружилось новаторство янсенизма. Не случайно Людовик ХIV называл их «республиканцами»: «Своей враждебностью к абсолютизму, своим критическим духом они способствовали пришествию духа модерности»[583].

Какими бы ни были теологические позиции янсенистов, в политической подготовке Революции важнейшую роль, пишет Мона Озуф, сыграл их протест против папского абсолютизма, легитимирующий неприятие королевского абсолютизма, а в более широкой перспективе – идея личного общения верующего с Богом, санкционировавшая «эмансипацию от церковных властей и автономность личностного сознания». Репрессии против янсенистов способствовали тому, что уже накануне Революции религия стала утрачивать свои объединяющие ресурсы[584].

Кроме выступления янсенистов, экспансия иезуитов, завершившаяся запрещением деятельности ордена во Франции, борьба между ультрамонтанами и галликанами, а среди последних между епископатом, занимавшими компромиссную позицию в отношениях между Папским престолом и королевской властью, и парламентами, оказывавшимися порой «большими роялистами, чем сам король», разрушали ставший непрочным религиозный мир. А это дискредитировало королевскую власть, взявшую на себя функцию его устроительницы.

Одновременно упроченный отменой Нантского эдикта союз католической Церкви с монархией сделал Церковь, по словам Озуф, «излюбленной мишенью философов» Просвещения[585]. В ХVIII в., особенно после «Трактата о веротерпимости» (1763) Вольтера, движение за утверждение этого принципа приняло открытый характер, а его наиболее очевидным и реальным выражением явилась борьба за предоставление гражданских прав представителям религиозных меньшинств. Существенно, что в этой борьбе, начатой придворными группировками, сторонники предоставления гражданских прав религиозным меньшинствам использовали политические доводы и апеллировали к государственным интересам, а на религиозные догматы опирались их противники[586].

Католическая Церковь Франции, переложившая на королевскую власть обязанность защиты канонической веры[587], оказалась как институт сторонней при переосмыслении государственной властью этой обязанности, завершившемся утверждением норм веротерпимости. Утрачивая историческую инициативу, Церковь только реагировала, хотя порой и очень активно, на происходившие перемены. Несмотря на то, что представители духовенства заняли очень заметные, порой прямо противоположные, позиции в событиях Революции, собственно Церковь как институт предстала в них преимущественно объектом.

Революция, секуляризация

Революция явилась водоразделом в религиозной истории Франции, унаследовав и вместе с тем развив те тенденции, которые подспудно вызревали при Старом порядке. Идея этой преемственности в религиозной политике революционеров в полную силу пробилась в историографии в самое последнее время, а для более раннего времени типично рассмотрение Революции сквозь призму насильственной «дехристианизации». Такой подход ведет начало от самой Революции, от той борьбы, что поляризовала французское общество, и, в конечном счете, от идеологов Контрреволюции, кто, подобно Жозефу де Местру, считал Революцию от начала до конца и во всех своих проявлениях антихристианским деянием.

Антицерковность или еще и антирелигиозность? Спонтанность или преднамеренность? Эти вопросы во многом остаются открытыми в современной историографии, притом, что «теория заговора» аббата Баррюеля осталась за порогом научной дискуссии. Обобщая современные научные представления, Озуф пишет: «Антирелигиозное чувство… развивалось постепенно в течение столетий, оно было скорее переживаемым, чем философским, скорее спонтанным, чем внушенным, возникшим скорее в глубинах общества, чем навязанным политическими властями»[588].

Большинство современных историков сходится в том, что смыслом революционной «дехристианизации» было, по Озуф, «освободить Францию от влияния католической Церкви». Но если подрыв религиозности или умаление значения христианства не входили в цели революционных лидеров, то таким явилось следствие революционной драмы (как и наоборот, по Делюмо – углубление набожности меньшинства). Действия революционеров, пишет Озуф, «ускорили и интенсифицировали процесс и… способствовали возникновению совершенно новой ситуации… На смену миру, где подчинение религии не подлежало сомнению, пришел мир, в котором все более широкие слои населения склонялись к религиозному индифферентизму»[589].