Историческая традиция Франции

Разрыва с придворно-аристократической традицией ХVII в. у верхов третьего сословия не произошло. Более того, все, что сформировалось в придворном обществе – «условности стиля поведения, формы общения, способы моделирования аффектов, высокая оценка любезности, важность красноречия и умелого ведения беседы, артикулированность языка» – превратилось, считал Элиас, в «черты характера национального»[678].

С XV в., после завершения Столетней войны, поступательно шел процесс окультуривания быта, многообразные последствия которого проследил Элиас. От внедрения вилок до ночной рубашки, от физиологии (что естественно, то не постыдно) к эстетике формировалась сфера интимного – исходный пункт privacy. В целом речь шла о воспитании самодисциплины, «смягчении», или облагораживании, нравов («политес»). Так, выработка понятия «цивилизации» сделалась отражением и выражением культурного процесса, явив, по выражению Элиаса, его «социогенез»[679].

В этом процессе к моменту «вброса» в общественное сознание неологизма произошла известная «бифуркация». Нормы благопристойного поведения, изобличавшие воспитанность человека, становились критерием благородства его происхождения и привилегированного социального статуса; стандарты «цивильности» оказывались выражением социальной иерархии Старого порядка и усугублявшегося раскола французского общества.

В то же время выражением оппозиции дворянской кастовости и придворному обществу со стороны поднимавшегося третьего сословия явилось различение «истинной», полноценной и – «ложной», поверхностной цивилизации. Тогда же, в середине ХVIII в. во Франции выявились два аспекта понятия: Цивилизация как антитеза Варварству (Дикости) и подлинная цивилизация в противопоставлении ложной (видимой). Второй аспект особенно существен с точки зрения динамики духовного развития французского общества в критическом ХVIII веке.

Характерно суждение того же Мирабо о распространенности ложного понимания термина: «Если бы я спросил у большинства, в чем, по вашему мнению, состоит цивилизация, то мне ответили бы: цивилизация есть смягчение нравов, учтивость (urbanité), вежливость (politesse) и знания, распространяемые для того, чтобы соблюдались правила приличия (bienséances) и чтобы эти правила играли роль законов общежития (lois de detail); все это являет мне лишь маску добродетели, а не ее лицо, и цивилизация ничего не совершает для общества, если она не дает ему основания и формы добродетели»[680].

Так, вместе с «цивилизацией» в обиход входила ее важнейшая характеристика – «добродетель», которая приобрела самое широкое общественное звучание, сделавшись к моменту Революции синонимом высших гражданских качеств. И если в 1789–1794 гг. собственно термин «цивилизация» был мало распространен, то vertu – «добродетель» не сходила с уст революционных деятелей. Человек, наделенный «добродетелью», становился образцом, подобно тому как идеалом становилось общество, где социальные отношения проникнуты «добродетелью». В массовом хождении этого понятия можно различить мечту о новом человеке, представляющим новый мир, новую эру, в самом буквальном смысле – цивилизацию Нового времени.

«Для объяснения позднего появления civilisation, – размышлял Бенвенист, – кроме слабой в то время продуктивности класса абстрактных существительных… мы должны учесть новизну самого понятия и те изменения, которые оно производило в традиционных представлениях о человеке и обществе. Между первобытным варварством и современной жизнью человека в обществе повсюду в мире обнаружились ступени постепенного перехода, открылся медленный и непрерывный прогресс воспитания и облагораживания, чего статическое понятие civilité (благовоспитанность) уже не могло больше выражать и его нужно было определить словом civilisation, передающим одновременно смысл и непрерывность процесса».

«Это было, – заключал Бенвенист, – не только историческим взглядом на общество, это было и оптимистическим, порывающим с теологией пониманием его эволюции, которое начинало утверждаться, иногда без ведома тех, кто его провозглашал, и несмотря на то, что некоторые, прежде всего Мирабо, считали еще религию главным фактором “цивилизации”»[681].

При транслировании придворной «цивильности» в понятие цивилизации произошла чрезвычайно важная трансформация – от придворного этикета к нормам гражданского общества, а соответственно – от эстетики к этике, от обособления частной жизни к формированию публичного пространства, от регламентированного набора правил к поиску и утверждению новых культурных смыслов. В своем продвижении в макросоциальную сферу понятие цивилизации должно было включить в себя эволюцию еще одного культурно значимого термина – «police», порядок.