Историческая традиция Франции

Антуан Лильти осудил как упрощенчество стремление связать модерность с «окончательным преодолением всех форм религиозности». Борьба с религиозностью не открыла пути к «эгалитарному, терпимому и умиротворенному обществу». Да и не было в утверждении модерности «поступательного прогресса научной рациональности», не было размежевания той с христианской традицией. Сама секуляризация развивалась в рамках этой последней. Модерность Просвещения представляется в современной историографии, заключает Лильти, «уже не демонстративным жестом радикального разрыва с традицией, а терпеливой работой традиции против себя самой (курсив мой. – А.Г.)»[713].

Встречное движение происходит со стороны религиозной историософии. «Современная философия, – утверждал Этьен Жильсон, – не должна вести борьбу, чтобы отстоять свои права разума против Средневековья – наоборот, Средние века завоевали для нее эти права». Отправляясь от постулата преемственности, философ рассматривал и доктрину французского универсализма: «В ХIII веке из Парижа – матери европейских университетов – Франция распространяет по всему миру общую истину, которая обосновывает и определяет христианство». С тех пор страна «навеки прониклась мессианской мечтой о человечестве, организованном и сохраняемом благодаря чисто умопостигаемым связям единой истины… Давняя мечта о Парижском университете, который прежде был университетом Церкви, до сих пор гнездится в сердце каждого француза: мыслить истинное для всего человечества (курсив мой. – А.Г.)»[714].

Сходные взгляды находим у польско-французского эссеиста и историка культуры Кшиштофа Помяна. Если модернизацию отождествлять с переориентированием коллективных представлений о времени от «потусторонней Вечности» на «будущее посюстороннего мира», то она, утверждает Помян, является «длительным процессом, который начался в ХII в. и в рамках которого Просвещение представляет лишь эпизод, хотя и очень значительный»[715].

Так совершенно определенно очерчивается историографическая тенденция последних десятилетий – расширить временны´е рамки того культурно-цивилизационного переворота, который еще в недалеком прошлом связывали исключительно с Веком Просвещения, включив в эти рамки ряд предшествовавших веков, ассоциирующихся с ранним Новым временем (ХVI – ХVII вв.). При этом спорными становятся собственно временны´е рамки Нового времени, а заодно целесообразность принятой исторической периодизации в целом.

Необходимая поправка содержится в труде Шоню, мнение которого особенно интересно, ибо этот историк склонен, скорее, к развенчанию Просвещения. Оригинальность Века Просвещения заключена не в простом выявлении интереса к посюсторонности, а в том, пишет Шоню, что «упованиям, обращенным к вечности», противопоставляется надежда, существующая во времени. Эта надежда на лучшую земную жизнь выражает себя в идеологеме прогресса, а та представляет наследие Просвещения. «Прогресс – это совершенно новая, нечаянная разновидность земного града», – уточняет Шоню.

В труде этого историка представлена стереоскопическая панорама утверждения цивилизации Нового времени с включением Просвещения в процесс длительного времени. «Эпоха Просвещения – это длящийся ХVIII век», начавшийся раньше календарного времени и простирающийся на последующие века, это «самое долгое и одновременно самое значительное для нашего времени» столетие. Шоню не берется оспаривать общественное мнение, для которого Век Просвещения – «одно из двух-трех главных драгоценностей, доставшихся нам в наследство» [716].

Вместе с тем в труде Шоню прослеживается желание ограничить значение эпохи Просвещения четкими по возможности пределами. Присоединяясь к «диффузионистам», он подчеркивает, что в культуре «главную роль сыграло изменение и умножение способов передачи и распространения знаний». «Граница знания и информации» непрерывно расширялась, и «множитель эпохи Просвещения» сделался основой ее культурного единства. Шоню категорически не согласен с Мишле в том, чтобы выделять ХVIII в. (в сравнении с предшествовавшим и последовавшим) как «великий век». Ведь этот век ничего «не изобретает», «изобретают» ХVII и ХIХ вв., а он – «иллюстрирует» изобретения прошлого, «накапливает и подготавливает» изобретения будущего. В нем лишь формируются «первые компоненты критической массы, которая приведет к научным взрывам» ХIХ – ХХ вв.[717].