Однако главное – это дух открытий и жажда изобретений, погруженность в бесконечный поиск, которые придало европейскому сознанию Возрождение. Именно это и позволило осуществить новый прорыв: «Почти все ментальные позиции, соединение которых произошло во время Французской революции, явились до конца царствования Людовика ХIV. Социальный договор (pacte), разделение властей, право подданных на восстание против правителя – были старыми историями к 1760 г., которые уже три четверти века, если не больше, обсуждались совершенно открыто». «В последние годы ХVII века начался новый порядок вещей»[826]
, – такими словами завершал свою книгу Азар.Если Шоню аппелировал к Чуду, объясняя мировоззренческие истоки научной революции ХVII в., то Азар еще с большим основанием мог прибегнуть к этой «гипотезе», чтобы объяснить нечто гораздо более масштабное – сдвиг, затронувший всю мировоззренческую и духовную сферу французского в первую очередь, но по своим последствиям – всего европейского общества. Переход общества от образа мыслей классика католической ортодоксии к образу мыслей классика Просвещения, иначе говоря, «кризис европейского сознания» рубежа ХVII – ХVIII вв. и можно считать критическим этапом Нового времени.
Итак, центральной темой историографии (не только французской) цивилизационного процесса Нового времени остается оценка Просвещения, его культурно-исторических предпосылок, его сущности, отношения к Французской революции и к современности. Регулярно проводятся всемирные конгрессы по Просвещению, собирающие сотни делегатов со всех концов света, численность членов национальных федераций Общества изучения ХVIII в. достигает многих и многих тысяч. Просвещение превратилось в культурную ценность не только европейской, но и, очевидно, современной всемирной цивилизации.
Но именно всемирно-историческое значение Просвещения и сделалось со времени постмодернизма, когда на просветителей была возложена ответственность за трагедии ХХ в., предметом наиболее критических оценок во французской историографии. «Остается ли что-то от Просвещения?»[827]
– предлагает задуматься профессор Турского университета Жан-Мари Гулемо, отмечая новое ожесточение идейно-теоретической борьбы. Вывод этого специалиста по истории ХVIII в. однозначен: вместо создания новых схем, абсолютизирующих отдельные стороны явления, не следует забывать, что Просвещение есть прежде всего «непрекращающаяся критика (un exercice critique continu)»[828].К этому выводу присоединяется Марсель Гоше, уточняя, что речь должна идти теперь о самокритике Просвещения. Просвещение, отмечает редактор интеллектуального и независимого «Деба», одержало победу над неограниченной властью, религиозной ортодоксией и традиционализмом, но эта победа выявила внутренние противоречия, которые породили «отчуждение средств разума ради чуждого ему дела». Переход к веку Разума обернулся тоталитарными тенденциями. Таким образом, победа Просвещения была относительной, и требуется переосмысление ее сути.
Такое переосмысление[829]
, подчеркивает Гоше, предполагает отказ от идеи завершенности прогресса. Обращаясь к мысли Канта о Просвещении как эпохе человеческой зрелости, современный французский философ истории утверждает: «Не существует для человечества взрослого состояния, когда оно преодолевает раз и навсегда грезы своего детства». Прогресс разума представляет поступательное движение, и против искажений Просвещения само Просвещение является «лучшим противоядием»[830].Глава 6
Становление культуры многообразия
Кто бы из великих французских историков или географов ни писал об особенностях родной страны – Жюль Мишле, Видаль де Лаблаш, Люсьен Февр или Фернан Бродель – вывод был неизменен: «Франция – это многообразие (
Особая черта французской истории – то и дело проносившиеся по стране волны переселения народов. Не Новое время и не новейшее положили начало нынешнему смешению рас и культур, и ни с колониализма начинается массовая иммиграция. «Франция с момента своего рождения включала различные нации»[833]
.