Историческая традиция Франции

Французское общество должно было очиститься от классовой и партийной борьбы, экономической конкуренции, индивидуализма. Патриархальная деревня и «исконный» способ хозяйствования крестьянской семьи провозглашались национальными идеалами. Восстанавливались соответствующие половозрастные принципы социальной организации: статус главы семейства за мужчиной, функция домохозяйки у женщины, трудовое воспитание и физические занятия для молодежи. Аборты воспрещались, многодетность становилась почетной, многосемейные получали поощрение, с бездетных взимался налог.

Голлистский синтез

Хотя в условиях послевоенных репрессий против коллаборационистов ультраправые, защищая режим Виши, утверждали, что вся Франция в 1940 г. была на стороне Петена («сорок миллионов петенистов»)[433], фактически события 1940–1944 гг. стали еще одним драматическим этапом во «франко-французской войне». В то же время навязчивое желание забыть о расколе Франции превратилось в «вишистский синдром», который, как считает автор одноименной книги Анри Руссо, не преодолевается (симптоматична открытая дата в названии книги) и, более того, этот раскол обостряет[434].

Особый оттенок «синдрому» придает муссирование идеи о родстве «национальной революции» с голлизмом, об их взаимодополняемости в политическом устройстве Франции. Ближайший соратник де Голля полковник Реми выступил в 1950 г. с заявлением, что в личной беседе (1946 г.) генерал сказал: «Франции всегда нужны две опоры. В 1940 г. ей нужна была опора Петена, как и де Голля». «Во имя чести и будущего Франции», как он подчеркнул, генерал немедленно отмежевался от утверждения своего бывшего соратника, а заодно – от «петено-голлистов» и «клеветы относительно “двух опор”». «Ничто не может оправдать политику режима и людей Виши… капитуляцию и коллаборационизм… Нация это осуждает», – твердо заявил де Голль.

Между тем, как констатирует Руссо, «нация» была не столь безоговорочна в своем ретроспективном осуждении Виши. «Ревизионистская» волна общественного мнения 80-х годов выявила, что многие французы считали заключенное Петеном перемирие вынужденным, отделяя самого маршала как «спасителя» от «предателей-коллаборационистов» в Париже. По данным опроса 1980 г., 31 % (против 42 %) французов находили, что Петен и де Голль дополняли друг друга – один, защищая интересы Франции в Виши, другой, готовя ее освобождение. И 59 % «желали бы» союза между ними[435].

Что же сближало двух лидеров в общественном мнении? Коротко – прокламирование примата национальных интересов над партийными. Как и Петену, де Голлю была ненавистна партийная борьба, поскольку она ослабляла Францию. Как и маршал, де Голль возлагал на «режим партий», с которым ассоциировалась Третья республика, ответственность за катастрофу 1940 г. Напрасно активисты внутреннего (т. е. на территории оккупированной Франции) Сопротивления призывали его воздерживаться от подобных заявлений: «Ваш язык должен во всех пунктах быть противоположным языку маршала». Де Голль не соглашался, считая достаточным для размежевания политический факт: «Он подписал перемирие, но не я! Он принял поражение, но не я!»[436]

Политический факт явился историческим водоразделом, и, в частности, обозначил принципиальное различие политических стилей – пораженческого и победоносного. «Петен хотел воспользоваться поражением, де Голль использовал победу». Первый в своей игре делал ставку на «смятение» среди французов. Второй от начала до конца своей политической карьеры – на «обретение Францией величия»[437]. Вера в страну, в национальную гордость французов, уверенность в окончательной победе продиктовали де Голлю его обращение к нации 18 июня 1940 г., когда в ответ на заключенное Петеном перемирие он призвал к продолжению борьбы.

Было в решимости де Голля еще одно измерение, интернациональное, и оно чрезвычайно существенно. Поражение 1940 г. лидер Сопротивления оценивал как эпизод – драматический эпизод Мировой войны, исход которой будут определять силы, противостоящие фашизму. Поэтому Франция должна быть среди тех, кого позднее назвали «антигитлеровской коалицией», чтобы, как говорил де Голль, «участвовать» в общей победе. Можно отметить политическую его прозорливость в тот момент, когда из будущей коалиции одна Великобритания продолжала борьбу с фашистскими державами. Но эта прозорливость отчетливо характеризует его мировоззрение в целом, включая принципиальное отличие от традиционалистского мировосприятия вождя «национальной революции».