Исторические мемуары об императоре Александре и его дворе

Меня провели сводом, походившим на пещеру Понзилиппа: это была скала, высеченная в виде свода, – игра природы, так как почва здесь везде гладкая и плоская. Во время моего посещения для государя строили по древним образцам баню, или, вернее, ее разрушали благодаря тому, что не были соблюдены размеры постройки, которая предназначалась для вмещения громадного бассейна, высеченного из одного куска гранита и настолько обширного, чтобы в нем можно было плавать во всех направлениях. Я посетила затем дворец: большой позолоченный зал, где давала аудиенции императрица Екатерина, покои императора Александра, часть которых, поистине, великолепна. Стены зала отделаны ляпис-лазурью, порфиром, янтарем и т. д., паркет украшен инкрустациями из перламутра и драгоценного дерева и т. д.

Сообщающаяся с покоями императрицы большая открытая галерея, с которой между колоннами открывается чудный вид на озеро, на развалины, на цветущее поле и т. д., – украшена бронзовыми бюстами, главным образом великих людей Древнего мира. При виде их вспоминаются главы Плутарха: они как бы вновь встают перед глазами на челе этих героев.

Император Александр вёл в Царском Селе деревенский образ жизни. Двора не было, и в отсутствие обер-гофмаршала император сам проверял отчёты в расходах по домашнему хозяйству. Он принимал в Царском Селе лишь министров в определённые дни недели. Александр вставал обыкновенно в пять часов, одевался, писáл, затем отправлялся в парк, при этом он посещал свою ферму, новые постройки и давал аудиенции лицам, имевшим представить ему докладные записки. Лица эти преследовали его иногда по всему парку, который всегда был открыт и днём, и ночью. Император гулял в парке один, без всяких предосторожностей. Часовые были только у замка и у Александровского дворца. Принуждённый, вследствие состояния своего здоровья, вести строгий образ жизни, Александр обедал у себя один и ложился обыкновенно очень рано. Вечером, перед уходом, гвардейцы играли под его окнами, исполняя почти всегда печальные мотивы, которые я слышала из своих комнат.

Императрица Елизавета, со своей стороны, жила в полном уединении, при ней находилась только одна фрейлина, и она никого не принимала в Царском Селе. Она соблаговолила сделать для меня исключение. Я имела счастье вести с государыней беседу, причём я осталась в восторге от ее изящества и ума.

Императрице Елизавете было тогда сорок пять лет от роду. Она была стройная, хорошо сложенная, среднего роста. Нежный цвет ее тонкого лица пострадал от сурового климата. Судя по сохранившимся следам красоты, можно было представить себе, как очаровательна была государыня в весеннюю пору своей жизни.

Ее разговор и приёмы, в которых отражалась какая-то трогательная томность, и в то же время полный чувства взгляд, грустная улыбка, захватывавший душу мягкий звук голоса, наконец – что-то ангельское во всей ее личности, – всё как бы грустно говорило, что она не от мира сего, что все в этом ангельском существе принадлежит небу. Я никогда не позабуду ее благосклонного приёма и приветливых слов, с которыми она ко мне обратилась по поводу известного ей достойного (как она выразилась) поведения моего в 1812 году.

Она была настолько любезна, что коснулась и моих незначительных сочинений, заметив, что она с удовольствием прочла их, что она очень рада, что предметом их я избрала исторические события нации, в которой она принимает живой интерес.

Я позволила себе ответить, что столь лестное мнение внушает мне гордость, от которой мне трудно воздержаться, так как я не только никогда не льстила себя надеждой получить ее милостивое одобрение, но не надеялась, чтобы эти скромные произведения были ей известны.

Ее Величество спросила меня затем, пишу ли я новое сочинение и на какой сюжет. Я изложила ей план «Политического Карлика», над которым я только что начала работать.

Государыня одобрила задуманный мной план и сказала, что сочинение моё, посвящённое описанию малоизвестной эпохи, представит двойной исторический интерес – для Франции и для Польши. Императрица затем перешла к романам Вальтера Скотта, восхищающего ее своим воображением, и отозвалась о них с той тонкостью ума и суждения, которая проявлялась во всем, что она говорила. Прекрасно образованная, государыня посвящала почти все своё время французской и русской литературе. Она расспрашивала меня о моих путешествиях по Франции и Германии. Я описала живописные местности Германии, в особенности берега Рейна, где среди всех природных богатств встречается столько древних памятников, римских сооружений, готических башен, развалин, сохранившихся от феодальных времён… «Воспоминания от всех времён», – прибавила императрица своим мягким, выразительным тоном.

Эти немногие слова говорили более, чем весь мой рассказ, и я выразила это своим взглядом, который государыня, кажется, поняла. Невозможно было хотя однажды видеть императрицу Елизавету и не почувствовать к ней почтительного влечения, и я, со слезами на глазах, сказала это ее фрейлине, прибавив: «Она так заслуживала быть счастливой!»’