— Послушайте, господа, сказалъ Аракчеевъ, обращаясь къ присутствующимъ, которыхъ было человѣкъ десять: — «Высочайшій приказъ. Такого-то числа и мѣсяца. Пароль такой-то. Затрашняго числа разводъ въ 11 часовъ. Подписано: адъютантъ Козляниновъ». — Тутъ ничего нѣтъ особеннаго, кажется, — продолжалъ графъ, а вотъ гдѣ начинается рѣдкость, такъ рѣдкость: «Любезный Синица! (такъ звали перваго камердинера Аракчеева). Если графа нѣтъ дома, то положи ему приказъ на столъ, а если онъ дома, то увѣдомь меня немедленно, но отнюдь не говори, что я уходилъ съ дежурства». — Тутъ недостаетъ нѣсколько словъ, продолжалъ графъ, — вѣроятно, «твой вѣрный другъ» или «вашъ покорнѣйшій слуга», а подписано, посмотрите сами, «М. Козляниновъ». Съ этими словами онъ передалъ записку, чтобъ она обошла кругомъ стола. — Вотъ, господа, какіе окружаютъ меня люди, что собственный адъютантъ учитъ плута-слугу моего меня обманывать и подписываетъ свое имя. Впрочемъ, это замѣчаніе я не обращаю къ вамъ, г. Козляниновъ, — вы болѣе не адъютантъ мой.
Разъ, въ пріемный день Аракчеева, явившіеся къ нему для представленія генералы и другія важныя лица съ удивленіемъ увидѣли на дверяхъ кабинета, выходившихъ въ пріемную, прибитый листъ бумаги, на которомъ крупными буквами было написано слѣдующее:
«Я, Власъ Власовъ, камердинеръ графа Алексѣя Андреевича, симъ сознаюсь, что въ день новаго года ходилъ съ поздравленіемъ ко многимъ господамъ и они пожаловали мнѣ въ видѣ подарковъ…» тутъ значилось поимянно, кто и сколько далъ денегъ Васильеву, а затѣмъ онъ изъявлялъ свое раскаяніе и обѣщался впредь не отлучаться за милостыней!
Бъ военныхъ поселеніяхъ у Аракчеева служилъ майоръ Ефимовъ, выслужившійся изъ фельдфебелей. Онъ отличался необыкновенной исполнительностью, строгостью и знаніемъ фронтовой службы, вслѣдствіе чего пользовался особеннымъ расположеніемъ не только Аракчеева, но и императора Александра Павловича. Какъ-то, во время инспекторскаго смотра, нижніе чины командуемой Ефимовымъ поселенной роты принесли на него жалобу въ томъ, что онъ удерживаетъ въ свою пользу ихъ деньги и пользуется многими незаконными поборами. Аракчеевъ отдалъ Ефимова подъ судъ и, когда дѣло было ему представлено на разсмотрѣніе, положилъ слѣдующую конфирмацію: «По высочайшему повелѣнію, имени моего полка майоръ Ефимовъ лишается чиновъ, орденовъ и записывается въ рядовые въ тотъ же полкъ графа Аракчеева».
Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ, государь дѣлалъ смотръ поселеннымъ войскамъ. Аракчеевъ остановилъ его у перваго батальона, гдѣ на флангѣ стоялъ Ефимовъ, и, указывая на послѣдняго, спросилъ:
— Знаете ли, государь, этого гренадера?
— Нѣтъ, — отвѣчалъ государь.
— Это вашъ бывшій любимецъ, Ефимовъ, — сказалъ Аракчеевъ.
Государь замѣтилъ, что графъ поступилъ съ нимъ слишкомъ жестоко; но Аракчеевъ, возвыся голосъ, громко проговорилъ:
— Кто не умѣлъ дорожитъ высочайшимъ вниманіемъ и милостью царя, тотъ не заслуживаетъ никакой жалости.
Когда Аракчеевъ лишился своего всемогущества и жилъ безвыѣздно въ Грузинѣ, къ нему уже не являлись на поклонъ. Зато, если кто являлся, Аракчеевъ былъ очень радъ.
Однажды, молодому артиллерійскому офицеру путь лежалъ чрезъ Грузино. Паромъ подали не скоро. Молодой человѣкъ, уже не боясь прежде грознаго Аракчеева, горячился смѣло и обругалъ распоряжавшагося перевозомъ. Но, узнавъ, что это управитель Аракчеева, Шишкинъ, рѣшилъ, что на случай жалобы послѣдняго слѣдуетъ явиться къ Аракчееву съ почтеніемъ. Графъ обрадовался артиллеристу. Артиллерія была его конекъ.
Аракчеевъ обнялъ и поцѣловалъ молодого гостя. На бѣду, въ это же время является Шишкинъ и докладываетъ, что «этотъ офицеръ обругалъ его».
— Ты ругалъ его? — спросилъ Аракчеевъ офицера.
— Ругалъ, ваше сіятельство, — былъ отвѣтъ.
— Читалъ ты евангеліе?
— Читалъ, ваше сіятельство.
— Читалъ ты, что другъ Христовъ Лазарь умеръ?
— Читалъ, ваше сіятельство.
— А читалъ ты, что Лазарь послѣ смерти воскресъ?
— Никакъ нѣтъ, не читалъ, что онъ воскресъ. Я остановился на томъ, что онъ умеръ.
Такой отвѣтъ огорошилъ Аракчеева. Онъ могъ только выговорить.
— Пошелъ вонъ.
Офицеръ, разумѣется, поспѣшилъ уѣхать изъ Грузина.