Въ одинъ прекрасный день, когда Паскевичъ, находясь въ Тифлисѣ, былъ чѣмъ-то очень возмущенъ, нужно было поднести къ подписи его нѣсколько бумагъ весьма экстреннаго содержанія. Въ канцеляріи думали-гадали, что дѣлать, и порѣшили просить чиновника по особымъ порученіямъ Пилипейко, чтобы онъ взялъ на себя трудъ доложить бумаги графу. Пилипейко, хохолъ въ полномъ смыслѣ, громаднаго роста и съ обычнымъ малороссійскимъ акцептомъ, хотя пользовался довѣріемъ графа, но, зная настроеніе его, уклонялся, утверждая, что онъ не подпишетъ; наконецъ, послѣ настоятельныхъ убѣжденій, взялъ бумаги и отправился. Войдя въ кабинетъ, съ бумагами подъ мышкой, и видя, что графъ весьма раздраженъ, онъ остановился у самыхъ дверей кабинета, съ цѣлью, въ крайнемъ случаѣ, дать тягу или, какъ говорится, стрекача на попятный дворъ.
— Что тебѣ надо?! — гнѣвно закричалъ на него Паскевичъ.
— Бумагы къ подпысаныю и прынісъ, ваше сіятельство, — выговорилъ Пилипейко.
Мгновенно подбѣжалъ къ нему графъ, выхватилъ у него изъ-подъ мышки бумаги, началъ раскидывать ихъ по полу, топча ногами и приговаривая: «Вотъ тебѣ бумаги, вотъ тебѣ бумаги — понимаешь?»
— Понимать-то понимаю, якъ-то не понять, — отвѣчалъ Пилипейко громко, съ невозмутимымъ спокойствіемъ и раздвинувъ на обѣ стороны свои длинныя руки: — а хіба-жъ я неправду казавъ, що не підпыше, такъ ні-таки — иды, Пилипейку, у тебе дескать підпыше; отъ тоби чортового батько — и підпысавъ, та-ще и пораскидавъ!!
Эти простыя слова какъ бы магически подѣйствовали на. Паскевича. Онъ вдругъ остылъ и сказалъ уже мягко, безъ раздраженія: «Вотъ ты и солгалъ, что не подпишу, — давай ихъ сюда!» — Пилипейко поспѣшно собралъ бумаги съ полу, положилъ на столъ, и Паскевичъ подписалъ все, не читая ничего.
Знаменитый атаманъ графъ М. И. Платовъ вывезъ въ 1814 году изъ Лондона, куда онъ ѣздилъ въ свитѣ императора Александра, молодую англичанку, въ качествѣ компаньонки. Д. В. Давыдовъ выразилъ ему удивленіе, что, не зная по-англійски, онъ сдѣлалъ такой выборъ.
— Я скажу тебѣ, братецъ, — отвѣчалъ Платовъ, — что это совсѣмъ не для «хфизики», а больше для «морали». Она добрѣйшая душа и дѣвка благонравная; а къ тому же такая бѣлая и дородная, что ни дать, ни взять «ярославская баба».
Въ бытность свою московскимъ митрополитомъ, Платонъ отправлялся въ торжественные дни на служеніе въ золотой каретѣ, пожалованной ему императоромъ Павломъ и запряженной въ шесть бѣлыхъ лошадей въ шорахъ; передъ каретой ѣхали вершники и шли скороходы. Въ этомъ экипажѣ онъ пріѣхалъ однажды къ княгинѣ Дашковой.
— Преосвященный! васъ возятъ шесть лошадей, — замѣтила ему Дашкова, — а Христосъ никогда не ѣздилъ въ такомъ экипажѣ, а всегда ходилъ пѣшкомъ.
— Такъ, — отвѣчалъ Платонъ, — Христосъ ходилъ пѣшкомъ и за нимъ овцы слѣдовали, а я ихъ не догоню и на шестернѣ.
Разъ, входя въ Чудовъ монастырь, Платонъ замѣтилъ одну графиню, которая внимательно разсматривала, висѣвшій на стѣнѣ церкви, большой образъ страшнаго суда.
— Что вы смотрите на этотъ образъ? — спросилъ ее Платонъ.
— Смотрю, какъ архіереи идутъ въ адъ, — съ сердцемъ отвѣчала графиня.
— А вы вотъ лучше посмотрите на это, — спокойно замѣтилъ ей Платонъ, указывая на изображеніе адскихъ мученій вольной женщины.
Платонъ очень не долюбливалъ графа Шереметева; однако посѣщалъ иногда его великолѣпные обѣды и праздники. Разъ, когда Платонъ обѣдалъ у Шереметева, подали огромную рыбу.
— Какая это рыба? — спросилъ графъ дворецкаго.
— Лососъ, — ваше сіятельство.
— Надобно говорить лососина, — замѣтилъ Шереметевъ и, обращаясь къ митрополиту, сказалъ — ваше высокопреосвященство, вы человѣкъ ученый, объясните намъ, какая разница между лососъ и лососина?
— Такая же точно, ваше сіятельство, — отвѣчалъ Платонъ, — какъ между дуракъ и дурачина.
Разъ, печники, клавшіе въ архіерейскихъ покояхъ Платона печки, подняли шумъ. Преосвященный, выйдя къ нимъ, спросилъ, въ чемъ дѣло. Печники отвѣчали, что у нихъ пропали деньги. Такъ какъ въ это время въ отдѣлываемые покои не входилъ никто изъ постороннихъ, то, очевидно, воръ находился среди самихъ печниковъ; однако, не смотря на убѣжденія Платона, никто не сознался. Тогда преосвященный велѣлъ печникамъ придти къ нему вечеромъ, когда онъ обыкновенно читалъ вечернія молитвы. Какъ только печники явились, Платонъ приказалъ имъ потихоньку молиться вмѣстѣ съ собою и при чтеніи нѣсколько разъ спрашивалъ — «молитесь ли вы?» Получая постоянно въ отвѣтъ — «молимся, батюшка!» онъ наконецъ спросилъ: — «молится ли воръ». Одинъ изъ печниковъ отвѣчалъ: — «молюсь», чѣмъ невольно и обличилъ себя.