Садясь иногда въ кресло и принимая его за карету, Остерманъ приказывалъ везти себя въ Сенатъ; за обѣдомъ плевалъ въ тарелку своего сосѣда или чесалъ у него ногу, принимая ее за свою собственную; подбиралъ къ себѣ края бѣлаго платья сидѣвшихъ возлѣ него дамъ, воображая, что поднимаетъ свою салфетку; забывая надѣть шляпу, гулялъ по городу съ открытой головой или пріѣзжалъ въ гости въ разстегнутомъ платьѣ, приводя въ стыдъ прекрасный полъ. Часто, вмѣсто духовъ, притирался чернилами и въ такомъ видѣ являлся въ пріемный залъ къ ожидавшимъ его просителямъ; выходилъ на улицѣ изъ кареты и болѣе часу неподвижно стоялъ около какого нибудь дома, увѣряя лакея, «что не кончилъ еще своего занятія», между тѣмъ какъ изъ жолоба капали дождевыя капли; вступалъ съ кѣмъ либо въ любопытный ученый разговоръ и, не окончивъ его, мгновенно засыпалъ; представлялъ императрицѣ, вмѣсто служебныхъ рапортовъ, счеты, поданные ему сапожникомъ или портнымъ, и т. п.
Разъ, правитель канцеляріи поднесъ ему для подписи какую-то бумагу. Остерманъ взялъ перо, задумался, началъ тереть себѣ лобъ, не выводя ни одной черты, наконецъ, вскочилъ со стула и въ нетерпѣніи закричалъ правителю канцеляріи:
— Однакожъ, чортъ возьми, скажи мнѣ пожалуйста, кто я такой и какъ меня зовутъ!
Въ 1773 году, въ день бракосочетанія великаго князя Павла Петровича съ принцессой Гессенъ-Дармштадской Вильгельминой (названной при крещеніи Наталіей Алексѣевной), воспитатель его, графъ Н. И. Панинъ, получилъ отъ императрицы Екатерины слѣдующія награды: 1) званіе перваго класса въ рангѣ фельдмаршала: 2) 4,512 душъ въ Смоленской губерніи; 3) 3,900 душъ въ Псковской губерніи; 4) 100,000 рублей на заведеніе дома; 5) серебряный сервизъ въ 50,000 рублей; 6) 25,000 рублей ежегоднаго пенсіона сверхъ получаемыхъ имъ 5,000 рублей; 7) ежегодное жалованье въ 14,000 рублей; 8) домъ въ Петербургѣ; 9) провизіи и винъ на цѣлый годъ; 10) экипажъ и ливрею придворные.
Наградивъ съ такой необыкновенной щедростью Панина, государыня, неизвѣстно почему, не дала никакихъ наградъ его ближайшимъ сотрудникамъ. Тогда благородный вельможа, пригласивъ къ себѣ трехъ своихъ секретарей, подарилъ имъ 4,000 душъ, изъ числа пожалованныхъ ему въ Смоленской губерніи.
Поступокъ этотъ былъ переданъ императрицѣ въ превратномъ видѣ и потому она, встрѣтившись съ Панинымъ на другой день, съ неудовольствіемъ сказала ему:
— Я слышала, графъ, что вы вчера расточали «свои» щедроты подчиненнымъ.
— Не понимаю, о чемъ ваше величество изволите говорить? — отвѣчалъ Панинъ.
— Какъ? — спросила съ удивленіемъ государыня, — развѣ вы не подарили нѣсколько тысячъ душъ своимъ секретарямъ?
— Такъ это вы называете моими щедротами? — возразилъ Панинъ: — нѣтъ, государыня, это ваши собственныя. Награждая подданныхъ, ваше величество столь обильно изливаете на нихъ свои милости, что имъ всегда представляется способъ удѣлять часть полученнаго — лицамъ, содѣйствовавшимъ въ снисканіи вашего благоволенія.
Въ 1829 году, во время лагерной стоянки нашихъ войскъ близъ Баязета, одной молодой турчанкѣ почему-то очень полюбился солдатскій бытъ. Она начала часто посѣщать лагерь и цѣлые дни проводила въ обществѣ солдатъ, гдѣ легко затвердила нѣсколько русскихъ словъ нецензурнаго пошиба, не понимая ихъ значенія. Спустя нѣкоторое время, неожиданно пріѣхалъ въ лагерь графъ Паскевичъ. Все зашевелилось; засуетилась и турчанка. Когда подъѣхалъ экипажъ главнокомандующаго, она, прорвавшись черезъ толпу, смѣло подошла къ графу и, протянувъ руку, громко сказала ломанымъ языкомъ:
— Давай деньги!
Паскевичъ, всегда щедрый, на этотъ разъ почему-то вынулъ изъ кошелька и далъ ей небольшую серебряную монету.
— Ахъ ты… отозвалась турчанка, прибавивъ къ этому крѣпкое непечатное словцо, — такой большой баринъ, а далъ такую маленькую монету!
Графъ расхохотался, взялъ горсть червонцевъ и высыпалъ ей въ руку.
— Вотъ молодецъ! — закричала она и скрылась въ толпѣ.