Исторические силуэты

«Ты должен, — кричал он, — считать за честь, что служишь у меня. Аракчеев есть первый человек в государстве; ты должен быть моею правою рукою, а ты хочешь быть добрым человеком, хочешь жить дружно с офицерами, с мужиками; ты должен быть там, как собака на цепи». Вдруг, после нескольких дней таких нотаций полная перемена: «Граф кланяется, извиняется, просит обедать, сердится, что я мало ем, мало пью; просит, чтобы я продолжал службу, коей он всегда был доволен». «Его ласки, — замечает Мартос, — меня ни сколько не удивили; они только обнаружили его характер хуже воробьиного», — дело объяснялось тем, что государь принял во дворце благосклонно волостного голову и писаря и велел им выдать денег на обратный путь[528].

Такие же заискивания пускал в ход Аракчеев и по отношению к тем, в ком он нуждался. Мы видели, как он порывался третировать главнокомандующих. Но когда в 1809 г. ему во что бы то ни стало нужно было побудить Барклая[529] немедленно осуществить идею государя о нападении на Швецию через Кваркен по льду, он написал Барклаю: «На сей раз я желал бы быть не министром, а на вашем месте, ибо министров много, а переход через Кваркен Провидение предоставляет одному Барклаю-де-Толли»[530].

Эти заискивания Аракчеев практиковал и в менее ответственных случаях, вводил их в обычную свою систему. Маевский пишет: «Граф деятелен, как муравей, а ядовит, как тарантул, ежели ему хочется кого связать с собою, то он сначала ласкает, обнадеживает и дает чины и кресты на словах; но как утвердит его на месте, тогда обращается с ним, как с невольником, и позволяет себе все дерзости». Совершенно то же показывает доктор Европеус: «К людям, в которых он нуждается, граф был необыкновенно вежлив и снисходителен; не только с инженерами, архитекторами, но и с простыми мужиками-подрядчиками ходил под руку, выслушивал их советы». Этой-то чертой характера Аракчеева и объясняется та снисходительность, которую он проявлял, по свидетельству Брадке, к своим сотрудникам по введению военных поселений на первых порах, когда он еще нуждался в деятельных помощниках, когда все еще было неверно, в зачатках. Но и Брадке, оттеняя эту снисходительность, замечает неоднократно: «Отлично зная людей и притом специально искусившись в расследовании людских страстей и дурных наклонностей, Аракчеев пользовался этими познаниями с отменной ловкостью и лукавством»; или: «С бесчувственностью Аракчеев соединял низкое лукавство; его правило было: обещать каждому столько, чтобы побудить его к самой сильной деятельности, но не спешить с выполнением обещания, чтобы рвение не охладилось»[531].

Все рассмотренные нами до сих пор свойства личности Аракчеева объясняют, как нельзя лучше, ту острую ненависть, которая скопилась со всех сторон этого человека, и к возбуждению которой по отношению к себе он имел особенную способность. В чувстве ненависти к Аракчееву с полным единодушием сходились самые разнообразные слои общества. Мы видели выше, как ликовали по случаю смерти Аракчеева его крепостные крестьяне. В войске его имя поносили и солдаты и офицеры: солдатские песни и ходившие в среде офицеров сатирические стихи в 20-х годах прошлого столетия часто были посвящены выражению негодующих чувств по адресу Аракчеева[532]. Точно такое же отношение наблюдается и в среде крупных сановников того времени, любопытным примером чему может служить напечатанная переписка между кн. Волконским[533], гр. Закревским, Ермоловым, Киселевым. Все они в своих письмах называют Аракчеева не иначе, как «змей» или «проклятый змей» или «неистовый изверг» и т. п.[534] Наконец, и в широких слоях как столичной, так и провинциальной публики, в тысячеустой молве народной имя Аракчеева произносилось с отвращением и содроганием. Вигель[535] пишет в своих мемуарах, что он в раннем детстве слышал в провинциальном захолустье, как Аракчеева с омерзением и ужасом называли людоедом. Самые популярные остроты, приобретавшие тогда наибольшую распространенность, неизменно посвящались хуле на Аракчеева, и, например, по сообщению Фишера, знаменитый девиз аракчеевского герба «Без лести предан» был переделан публикою в «Бес, лести предан»[536].

Аракчеев пожинал то, что посеял. Он сам сознательно считал способность возбуждать к себе нелюбовь отличительным свойством хорошего администратора. В одном своем письме к Маевскому от 12 мая 1824 г. он пишет между прочим: «У вас есть еще правило и хвастовство, чтобы подчиненные любили командира, мое же правило, дабы подчиненные делали свое дело и боялись бы начальника, а любовниц так много иметь невозможно, ныне и одну любовницу мудрено сыскать, кольми паче много»[537].

Считая себя командиром всей России, Аракчеев и полагал целью своего честолюбия, что его не любили, а боялись. Эта цель была им достигнута в совершенстве.