Исторические силуэты

В непродолжительном времени судьба подготовила Аракчееву новый триумф. Дни господства его соперника по приближенности к государю, Сперанского, были сочтены. До сих пор не найдено документальных следов прямого участия Аракчеева в том комплоте, который работал над свержением Сперанского. По-видимому, Аракчеев не принадлежал к деятельным членам этого комплота, но, несомненно, падение Сперанского лило воду на колеса его мельницы. Впрочем, из позднейших фактов мы знаем, что Аракчеев отлично умел руководить подобными комплотами из-за кулис, не выставляясь на сцену. Как бы то ни было, нельзя обойти вниманием отмеченный еще Погодиным знаменательный факт: подлинный оригинал записки Карамзина «О древней и новой России»[589], сыгравшей решающую роль в падении Сперанского, с собственноручной надписью вел. княг. Екатерины Павловны: «а mon frère seul»[590], был найден в бумагах Аракчеева в Грузине[591]. Это указывает, во всяком случае, на то, что Александр сносился с Аракчеевым при обсуждении участи Сперанского. С другой стороны, мы имеем документ, свидетельствующий о том, что Аракчеев отделял себя от тех кружков чиновной знати, которые пожинали непосредственные плоды падения Сперанского. Это — письмо Аракчеева к брату Петру от 3 апреля 1812 г., в котором находим следующее место, важное для интересующего нас вопроса: «…теперь приступаю к описанию, что, я думаю, известно вам уже, о выезде из Петербурга господина Сперанского и господина Магницкого[592]. На их счет много здесь говорят нехорошего, следовательно, если это так, то они и заслужили свою нынешнюю участь, но вместо оных, теперь партия знатных наших господ сделалась уже чрезвычайно сильна, состоящая из графов Салтыковых, Гурьевых, Толстых и Голицыных. Следовательно, я, не быв с первым в связи, был оставлен без дела, а сими новыми патриотами равномерно не любим, также буду без дела и без доверенности. Сие все меня бы не беспокоило, ибо я уже ничего не хочу, кроме уединения и спокойствия, и предоставляю всем вышеописанным вертеть и делать все то, что к их пользам. Но беспокоит меня то, что при всем оном положении велят мне еще ехать и быть в армии без пользы, а, как кажется, только пугалом мирским, и я уверен, что приятели мои употребят меня при первом возможном случае там, где иметь я буду верный способ потерять жизнь, к чему я и должен быть готов…». Аракчеев подписался под этим письмом так: «Невеселый твой брат и верный друг граф Аракчеев»[593]. Сопоставляя все эти, пока еще отрывочные и скудные данные, можно, кажется, заключить, что Аракчеев в момент падения Сперанского был сам еще не настолько силен, чтобы сыграть видную роль в ниспровержении своего врага, хотя, конечно, он не упустил случая и со своей стороны повредить ему, насколько мог. Опасения, высказанные Аракчеевым в письме к брату относительно грозящей ему печальной участи, должны быть отнесены насчет мнительности и даже трусливости его характера. На самом деле падение Сперанского и открывшаяся вслед за тем война развертывали перед Аракчеевым заманчивые перспективы. Родовитая, сановная знать могла, сколько ей было угодно, коситься на гатчинского выскочку. На его стороне было все его прошлое. Александр, охотно отдаляясь от Аракчеева, пока все шло гладко и ровно, издавна привык цепляться за этого человека, как за пестуна и дядьку, лишь только почва начинала колебаться под ногами и становилось жутко от возможных внезапных опасностей. Война двенадцатого года, бывшая для Александра такой ставкой, на которую человек отваживается только однажды в течение жизни и которая равносильна дилемме «быть или не быть», выдвигала Аракчеева на первый план, возвышала его над всеми партиями и кружками как личного телохранителя царя. И Аракчеев отлично понял эту позицию, которая теперь сама давалась ему в руки как исходная точка дальнейшего возвышения его карьеры. При открытии военных действий в кампанию 1812 года Шишков[594] и Балашов[595] очень хлопотали о том, чтобы уговорить Александра оставить армию и поспешить в Москву. Они составили письмо к государю с увещанием последовать этому совету, и просили Аракчеева присоединиться к их настояниям, говоря, что это — единственное средство спасти отечество. И Аракчеев произнес тогда характерные слова: «Что мне до отечества! Скажите мне, не в опасности ли государь, оставаясь долее при армии?»[596]. В этих словах — ключ ко всей последующей истории возвышения Аракчеева. Он возвышался и господствовал не как представитель какой-нибудь партии, программы или того или иного общественного слоя, а как личный телохранитель царя. В этом была его сила, и только этого поста он не хотел разделить ни с кем. Он мог работать и над военными поселениями, и над проектом освобождения крестьян, смотря по тому, что в данный момент было приятно государю. Он мог менять направление своей деятельности в какой угодно степени, но он не мог с этого момента примириться лишь с одним: чтобы у государя явилась мысль, что кто-нибудь другой может выполнять функции телохранителя и личного пестуна лучше или хотя бы даже не хуже, нежели Аракчеев. Этого Аракчеев допустить не мог, ибо он отлично понимал, что именно здесь — единственная опора всего великолепного здания его безграничного всевластия.