Исторические силуэты

Любопытно следить при этом, как старается Аракчеев ввести в свой коряво-топорный слог умилительные нотки. В то время, как поселенные солдаты и крестьяне звали Аракчеева людоедом и проливали кровавые слезы над своим положением, он писал Александру, что не налюбуется тем, как обмундированные дети, окончив работы, спешат умыться, вычиститься, и, подтянув свои платья, гуляют кучами из деревни в деревню и при встречах сами с радостью становятся во фрунт и снимают шапки. Точь-в-точь из какой-нибудь статьи г. Меньшикова «о потешных». «Крестьянам, — добавляет Аракчеев, — главное полюбилось, что дети их все почти в один час были одеты в мундиры».

И в ответ на эти письма Александр поет хвалу своему другу и в нежных выражениях расточает свою благодарность.

Бывало, впрочем, что неумолимая жизнь вносила разнообразие в стереотипную монотонность этих излияний. Порою наступали события, ввиду которых даже Аракчееву становилось уже невозможным тянуть о военных поселениях идиллическую канитель и приходилось отписываться на иные темы. В поселениях вспыхивали временами открытые возмущения, которые Аракчееву приходилось подавлять драконовскими мерами. Нужно было докладывать об этом государю после уверений в том, что в поселениях все идет как по маслу. И вот Аракчеев старается в этих случаях сыграть на религиозной струне Александра. В 1819 г. вспыхнул серьезный бунт в Чугуевском военном поселении. Аракчеев, учинив жестокую, кровавую расправу над мятежниками, доносил затем государю (Александр в это время путешествовал по Финляндии), что он перед тем, как приступить к мерам строгости, долго призывал на помощь всемогущего Бога и размышлял, на что решиться: с одной стороны, писал он, я видел, что требуется скорое действие, с другой — «как христианин, останавливался в собственном действии, полагая, что оное, может быть, по несовершенству человеческого творения, признаться может строгим или мщением за покушение на мою жизнь». Из дальнейшего содержания письма оказывалось, что результатом этих философически-религиозных размышлений явилось присуждение виновных к прогнанию сквозь строй через тысячу человек по 12 раз. Что это означало, видно из того, что Аракчеев не счел возможным умолчать в особой приписке, в виде отдельного частного письма, приложенного к формальному донесению, что «несколько преступников после наказания, законом определенного, и умерли», «и я, — добавил Аракчеев, — от всего оного начинаю уставать»[622]. У нас имеется ответ Александра на это донесение. После всегдашних уверений в любви и дружбе к Аракчееву, Александр «искренно, от чистого сердца» благодарит своего друга за понесенные им труды при столь тяжелых происшествиях и при этом замечает: «Мог я в надлежащей силе ценить все, что твоя чувствительная душа должна была терпеть в тех обстоятельствах, в которых ты находился». Мне вспоминается одно письмо Петра Великого к князю-кесарю Ромодановскому[623], который, стоя во главе Преображенского приказа, выдавался зверской расправой с осужденными. Петр, как известно, сам был тяжел на руку, и не одна — не только простонародная, но и сановная — русская спина испытала на себе увесистость его дубинки. Но получив известие о неистовых жестокостях своего фаворита Ромодановского, он в гневе написал этому Аракчееву начала XVIII столетия: «Зверь! Долго ли тебе людей жечь? И сюда раненые от вас приехали. Перестань знаться с Ивашкою[624]. Быть от него роже драной».

Александр, в противоположность Петру, на всех сиял кроткой улыбкой милости. Но, получая известия о расправе Аракчеева с поселенцами, он находил в себе сожаления лишь об огорчениях «чувствительной» души… самого палача.

Казалось, таким образом, что Аракчеев мог быть спокоен на счет устойчивости достигнутого им теперь положения. Но он не хотел терпеть даже и тени какого-либо соперничества, какого-либо раздвоения симпатий Александра между ним и кем-либо другим. Жертвами его нетерпимости в этом отношении последовательно пали кн. Волконский и кн. Голицын[625]. Аракчеев ненавидел кн. Волконского, который стоял между ним и государем, как ближайший спутник государя во всех его разъездах, как его наиболее интимный докладчик и собеседник. Аракчеев давно уже держал наготове против этого человека отравленную стрелу. Теперь пришла пора спустить ее с тетивы. В 1824 г. Аракчеев свалил Волконского, воспользовавшись затруднениями при составлении государственной бюджетной росписи. Волконскому было поручено сократить смету военного министерства. Он предложил к сокращению 800000 руб. Аракчеев сейчас же представил проект сокращений на 18 миллионов руб., и это решило отставку Волконского, конечно, уже ранее исподволь подготовленную.

Вместо него начальником штаба Его Величества был назначен по указанию Аракчеева — Дибич.