Исторические силуэты

Впрочем, в материале для подкопов недостатка не было. Скоро врагам Волынского открылась такая пожива, которая затмила все предшествующее, хотя и носила совсем иной характер. Пригибаясь перед сильными временщиками и самодурствуя над безгласной мелкотой зависимых от него лиц, Волынский платил щедрую дань нравам своей эпохи. Но в его жизни была и другая сторона. Он любил уходить с торной дороги придворных интриг в тесный дружеский круг единомышленников. Туда уносил он лучшую часть своей души. Там в нем просыпался патриот и гражданин. В просторном, роскошном доме на Мойке часто собиралась тесно сплоченная компания. Здесь бывал русский историк Татищев[111], широко образованный президент коммерц-коллегии Мусин-Пушкин[112], чиновники, архиереи, офицеры. Компания была пестрая по общественному положению входивших в нее лиц, но очень дружная по общности интересов, которые всех занимали. Друзья сходились не для праздного провождения времени. Между ними шел живой обмен мнений и впечатлений. Энергичные речи лились рекой. Собеседники разбирались в настоящем положении дел и старались заглянуть в будущее. В настоящем перед ними открывалась безотрадная картина. Столица утопала в сказочной роскоши. Иностранцы, подавленные великолепием столичных празднеств, писали, что эти празднества переносят их в волшебную страну фей. А между тем, на народе лежала недоимка по государственным сборам в 15 миллионов рублей, что равнялось двухгодичному государственному доходу. Из 8 миллионов общей суммы доходов 6 с половиной миллионов поглощалось расходами на армию и флот, и только полтора миллиона оставалось на удовлетворение всех других государственных потребностей. Торговля и промышленность находились в глубоком упадке. В управлении царил хаос. Всеми делами вертели иностранцы с Бироном, Остерманом и Минихом во главе. Свирепствовало ужасное «слово и дело». В доме на Мойке все эти наболевшие общественные язвы вызывали продолжительные обсуждения. Как быть, что делать? Мысль работала. Брались за иностранные книжки. Западные политические мыслители были в большом ходу среди членов кружка Волынского. У каждого из них была прекрасная библиотека, умножавшаяся при всяком удобном случае. Так, Волынский, председательствуя на суде над Голицыным[113] и довершив своим следствием гибель этого замечательного человека, не преминул позаимствоваться книгами из оставшейся после него богатейшей библиотеки. Книги собирались не зря, не по пустому дилетантскому капризу. Содержание этих библиотек ярко рисует умственные интересы их владетелей. Подавляющее большинство книг в них — политические трактаты все тех же авторов, которых мы уже встретили в рабочем кабинете Голицына: Макиавелли, Томазия, Пуффендорфа, Гуго Гроция и пр. Сверх того, Волынский особенно увлекался Юстом Липсием писателем XVI века, особенно тем его сочинением, в котором описывается эпоха упадка Римской империи. Волынский жадно набрасывался на обличительные картины римских нравов и любил применять их к современной ему русской действительности. От иностранных книжек переходили к родной истории, раздумывали над историческим прошлым. Здесь на сцену выступал Татищев со своими историческими разысканиями. Наконец, в результате бесед выяснилась потребность систематически обозреть назревшие нужды России. За это взялся сам Волынский. Он засел за обширную работу под названием «генеральный проект», в которой решил использовать все итоги своей разносторонней житейской и административной опытности. Он вкладывал в эту работу всю душу и придавал ей большое значение. «Сочинение это будет полезнее книги Телемаковой», — любил повторять Волынский. Он вынашивал свой проект, как любимое детище, несколько раз переделывал его различные части, читал его разным лицам, требуя поправок и замечаний.