Здесь был и краткий очерк русской истории, и обозрение деятельности высших государственных учреждений, и соображения об армии, шляхетстве, купечестве, суде, экономии. Конечный идеал, к которому сводились мечты Волынского, это — высвобождение русского народа из-под ига иноземных влияний путем широкого разлива просвещения среди шляхетства и духовенства и подъема торгово-промышленного самостоятельного почина среди купечества. Волынский не видел необходимости в изменении политического строя России — он был сторонником самодержавия; но он стоял за поднятие общественной самодеятельности, за расширение влияния шляхетства на дела государства, за пробуждение национального чувства. Господство Бирона являлось в его глазах страшным тормозом для достижения всех этих целей. И вот в думах Волынского и его друзей начинала мерещиться мысль о перевороте в пользу более национального правительства, чем правительство Анны. По-видимому, у них намечалась кандидатура дочери Петра — Елизаветы. С уст Волынского и его собеседников все чаще срывались желчные, едкие выходки против окружающих их лиц, стоящих у власти, и прежде всего против самого Бирона. Друзья не подозревали, что старый слуга Волынского, Кубанец, вывезенный им еще из Казани, прилежно подслушивает их свободные речи.
V
КАТАСТРОФА
На страстной неделе в 1740 г. Волынскому внезапно было объявлено высочайшее повеление — не являться ко двору. Волынский бросился к Бирону и другим вельможам, но его нигде не приняли. Что же случилось? Остерман и Куракин успели убедить Бирона, что Волынский ведет под него подкоп. Доказательств было немного, и все они сбивались на сплетни. Однако Бирон все же возненавидел Волынского. Нужно было во что бы то ни стало немедленно подогреть эту ненависть новыми доводами. И вдруг… как небесная манна в руки врагов Волынского падает донос Кубанца. Кубанец был арестован по поводу взятых через него Волынским казенных сумм из Конюшенного приказа[114]
. На допросе вместо показания о суммах следователи услышали от Кубанца неожиданные признания о тайных собраниях и возмутительных беседах в доме его господина. Следователи насторожились: в воздухе запахло лакомой, жирной добычей. В тот же день Волынский был лишен свободы с тем, чтобы получить ее обратно уже в ином мире. Начались заседания следственной комиссии, наряженной над Волынским. Обвинители сплетали всевозможные вины, к чему самым удобным материалом служили беспорядочные, отрывочные показания Кубанца. Кубанец вписывал в свои донесения все фразы и обрывки фраз, которые, бывало, долетали до его уха во время собраний у Волынского. Следователям легко было выдергивать из этого набора наиболее пикантные словечки, сопоставляя их в такую связь, которая раздувала обвинение до чудовищных размеров. Обвинение разрасталось с каждым новым допросом. Теперь уже не довольствовались первоначальными обвинительными пунктами о том, что Волынский подносил императрице разные проекты «якобы в научение и наставление», что он оскорбил Бирона, позволив себе истязать в его апартаментах Третьяковского. Волынский и его друзья теперь выставлялись уже настоящими политическими заговорщиками; обвинители доходили до того, что по поводу составленной Волынским родословной Романовых приписывали ему преступный план посредством государственного переворота самому надеть на себя российскую корону. Все посетители вечеров Волынского были схвачены. Начались пытки. Волынского пытали два раза и, поднимая на дыбу, так повредили правую руку, что он уже не мог подписывать своих показаний. Намерение его произвести переворот не возбуждало уже никаких сомнений. Главное, чего старались добиться у заключенных, это определение срока, когда было решено осуществить замысел. Ничего не добились: Волынский упорно отрекался от намерения сделаться императором.23 июня 1740 г. Волынскому был подписан смертный приговор. Было постановлено, вырезав язык, отсечь ему правую руку и голову. 27 июня казнь была совершена. Вместе с Волынским на эшафот были выведены шесть его сообщников. Массы народа толпились у эшафота. Сперва был обезглавлен Волынский, потом двое из его друзей, Хрущов[115]
и Еропкин[116]. Остальные высечены кнутом и плетьми и обратно уведены в крепость.